На следующий день ему действительно немного полегчало, и он, кряхтя, как дед-шишок, кое-как оделся и добрался до управления – основного места своей деятельности.

Сил не было вообще. Начальник, посмотрев на него, задумался. Видно было, что Захар Игнатьевич не симулирует – ему по-настоящему плохо. И потом – он был единственным, кто ответственно и серьезно работал.

– Вот что, Захар, я сейчас позвоню одному знакомому доктору. Пусть тебя осмотрит.

– Давай, – согласился Захар без энтузиазма.

Доктор, милый старичок из областной больницы, завел Захара в зачуханный кабинетик, в котором тоскливо-безнадежно облупилась масляная краска на стенах, стояли колченогий стул в паре со столом, покосившийся шкаф да кушетка в углу. В комнате пахло чем-то остромедицинским, неприятно напоминая о предназначении заведения. Захара с помощью коллеги, довезшего его на машине в больницу, уложили на кушетку, помогли ему раздеться. Врач долго ощупывал больного холодными пальцами, задавал множество вопросов, слушал через фонендоскоп и вынес вердикт:

– Вот что, молодой человек, сейчас я определю вас в палату, вам необходимо провести обследование.

– Какое обследование? – вяло спросил Захар.

– Какое можем, – удрученно вздохнул доктор.

Захар пролежал в больнице две недели. У него взяли на анализы столько крови, сколько он в жизни не терял, сделали всевозможные рентгены, УЗИ и еще что-то непонятное, да так ничего страшного и не обнаружили.

– Я предполагаю, – поделился выводами доктор, – у вас общая усталость организма и истощение, само собой. Отдых, витамины, хорошее питание, прогулки на воздухе! Извините, батенька, но больше ничего порекомендовать не могу, увы!

И выписали с богом, подальше от вопросов и недоумения.

Лучше Захару ни от диагнозов расплывчатых, ни от общеукрепляющей терапии не стало. Начальство отправило ценного работника в отпуск для выздоровления, а он слег в кровать и подняться уже не смог…

Захар старался, рвался изо всех сил, предпринимал все новые попытки встать, вернуться в нормальную жизнь, выполнял все рекомендации и… угасал.

Несколько раз, сцепив зубы, доставал себя из кровати, делал несколько шагов на пределе всех мыслимых усилий и терял сознание. Ирина возвращалась домой с работы, находила его на полу – холодного, без признаков жизни, – пугалась страшно, звонила отцу. Тот прибегал вместе с мамой, втроем они поднимали его и на руках переносили и укладывали обратно в постель. Никитку увезли на время к бабушке и дедушке, Ирининым родителям, подальше от горя и наползающего страха, а в доме повис устойчивый запах беды…

В какой-то момент Захару стало безразлично – нет, неосознанно, он боролся, как мог, старался, дрался за жизнь – но все чаще сознание отключалось и он проваливался в тяжелую муть…

Отец, Игнат Захарович, от безнадежности, обратился к тогдашнему хозяину объединения, в котором работал Захар, умолял помочь. Захара на самолете, в сопровождении только медперсонала, отправили в Москву на обследование. В клинике совсем другого уровня и качества врачебной помощи Захара продержали три недели.

Уж там обследовали – так обследовали!

Искололи всего, возили на каталке каждый день на какие-то замысловатые аппараты, он плохо все помнил и понимал, практически постоянно находясь на грани сознания.

И эти ничего не обнаружили.

Поставили туманно-расплывчатый диагноз: общее стремительное истощение организма, вызванное неизвестными факторами. И отправили тем же самолетом обратно.

Богу отдали – выживать, если сможет, или умирать, что скорее всего.

Он похудел на двадцать килограммов, кожа на теле обвисла, как у старика девяностолетнего, глаза запали в чернеющие близостью смерти глазницы, на лице сложились старческие глубокие морщины, волосы выпали, и Ирина брила его наголо, глотая беспомощные слезы.

Он умирал – это стало понятно всем родным.

Для борьбы за жизнь как минимум требовалось находиться в сознании. Он бы дрался до конца, зубами вгрызался, скручивая волю в жгут. Он не сдался бы никогда, до последнего! Не той Захар закалки был мужик, чтобы сдаваться.

Но и эту, последнюю возможность у него отняла судьба, выключая из жизни, из борьбы его замутненное, растворяющееся во тьме сознание…

Он уходил. Неотвратимо.

В эти дни с вахты в город вернулись мужики, с которыми Захар начинал свою карьеру на буровых после института. Как-то Ирина возвращалась с работы домой и встретила бригадира Василия Маркеловича, старого матерого нефтяника, который в свое время учил профессии, уму-разуму и жизни не битого тогда еще, зеленого Захара.

– Ириш, – остановил он ее, еле узнав. – Ты что как в горе? Почернела вся… Случилось что?

– Захар умирает, – призналась Ирка и разрыдалась.

– Нут-ка, веди! – сурово приказал Маркелыч и одернул: – Чего разнюнилась!

Захар боролся – преодолевал наваливающуюся пустоту, рвался через нее к свету, и в этой полуреальности различил плывущее лицо старого бригадира.

– Игнатьич, ты чего тут надумал?! – прикрикнул требовательно бригадир, присев у его кровати на стул.

– Старый, ты…. Командор… – Захар приложил максимум усилий, чтобы прошептать эти слова и улыбнуться.

И – полетел-полетел в серую непроглядь.

Ирина плакала беззвучно, Василий Маркелович смотрел на Захара и хмурился. Думал. Встал, позвал отца на кухню – совет держать. Расспросил подробно про больницы, врачей, обследования, диагноз. Разлили горестную по рюмкам, махнули.

– Вот что, Игнатий Захарович, – решил Маркелыч. – Надо его к шаману везти, раз уж медицина обосралась!

Отец задумался. Налил еще по одной. Выпили.

– Ты, Василий Маркелович, знаешь какого-то шамана настоящего? – спросил отец.

– Знаю! – кивнул бригадир. – Во всех краях наших – он самый сильный и почитаемый. Главным у них считается, если можно так сказать, у них ведь иерархий нет. Гандыбили его нещадно при советской-то власти, да только чукчи его прятали, хрен сыщешь! У меня ведь жена чукча. Отыщу шамана, разузнаю. Постараюсь договориться.

– Вези! – решил отец.

Северные мужики – это вам не лилия в проруби: если за что берутся, сладят! Уж будьте уверены.

И вертолет отыскали, и договорились со всеми возможными и невозможными начальниками, и с чукчами переговоры провели.

К слову сказать, Захар к тому времени был в тех краях личностью известной, авторитетной и уважаемой.

Как его везли – он помнил клочками: трясло, что-то рядом с ним перемещалось, двигалось. Гул вертолета помнил, как перекладывали на нарты, мороз щеки щипал – странно, но тоже запомнил, а потом – провал….

Более-менее в сознание пришел, когда понял, что лежит в чуме, голый, а над ним склонился странный человек с выдубленным до глубокой коричневости морозом, ветром, снегом лицом. Глаза его пугали бездонностью черноты. Безжалостные, злые пальцы силы необыкновенной ощупывали всего Захара с ног до головы, причиняя боль. Жар, исходящий от них, как от кочерги раскаленной, казалось, проникал внутрь тела, до самого позвоночника.