Продавец римского филиала „Кук энд Стайн“ полагает, что серьги, фотографию которых я ему предъявил, были проданы летом прошлого года иностранцу, хорошо говорившему по-испански, хотя, видимо, его родным языком был английский.

Рыбин».

«Славину.

Срочно уточните, каким рейсом возвращался в Союз Дубов? Где он жил в Луисбурге?

Центр».

«Центр.

Дубов возвращался в СССР из загранкомандировки, во время которой он жил в доме для советских специалистов, через Рим в июле 1977 года. Провел в Риме три дня, получив транзитную визу на 72 часа в аэропорту. Из бесед с Глэббом складывается впечатление, что он весьма озабочен нападением на Зотова и его арестом. Однако его озабоченность просматривается слишком явно.

Славин».

Константинов, сопоставив все эти данные, поручил капитану Никодимову провести «встречу» с Дубовым. Тридцатилетний капитан нравился ему, в нем был особого рода стержень, крайне важный для контрразведчика: он не боялся опровергать сам себя, разбивал свои же доводы, казавшиеся ранее бесспорными, кое-кто бранил его за это — «торопыга»; Константинов, наоборот, отличал постоянно — думающий человек обязан сомневаться, нет ничего скучнее постоянной убежденности в собственной правоте.

Его-то, капитана Никодимова, добрый приятель Игорь Куценко работал в одном отделе с Дубовым. От Игоря Куценко капитан Никодимов узнал, что Дубов прилетел ночью, а утром, как обычно по субботам, пойдет в Сандуны.

— Мы имеем право, — сказал Константинов, — на основании возбужденного нами уголовного дела приступить к розыскным мероприятиям — время настало.

— Знакомься, Сережа, это мой приятель, на одной парте сидели.

— Никодимов.

— Дубов.

— Предпочитаете здешний пар сауне? — спросил Никодимов. — Следуете врачебным советам?

— Да я как-то к их советам не очень прислушиваюсь. Исповедую фатализм — что на роду написано, то от тебя не уйдет.

Куценко засмеялся:

— Капитулянство это, Серж.

— Как знаешь, только можно слушаться врачей, а сыграть в ящик от пьяного шофера. Разве нет? — обернулся Дубов к Никодимову. — Вас, простите, как зовут?

— Антон.

— А по отчеству?

— Петрович.

— Чуть не Павлович, — заметил Дубов. — Но все равно А. П. Мелочь, а приятно. Где работаете?

— В госбезопасности, а вы?

— Уважаю вашу фирму. У меня там есть знакомый. Майора Громова не знаете?

— Откуда он?

— Я чужие секреты не открываю, — ответил Дубов. — Т-сс, враг подслушивает — так, кажется?

Никодимов улыбнулся:

— Одно спокойное место — баня, можно душу отвести. Кто откажется от чешского пива — поднимите руки.

— Как ни горько мне тянуть руку, но придется отказаться, — сказал Дубов. — У меня сегодня голодный день, раз в неделю, как у йогов.

— Действительно, легкость чувствуете? — спросил Никодимов.

— Действительно. Йоги — откровение нашего века, Антон Петрович. За границу еще не ездили?

— Нет.

— Пошлют — купите книг по йогам, искренне советую. Хотите, продемонстрирую йогу в действии?

— Очень хочу.

Дубов раскурил сигарету, приложил ее к коже у локтя, посмотрел на Никодимова и Куценко быстрыми и — как показалось капитану — смеющимися глазами:

— Видите? Я не реагирую на боль. Йога позволяет выключать какие-то чувства без всякого урона для психики. Вы спрашивали, где я работаю: мы работаем вместе с Игорем — разве он не сказал вам?

— Так он и не спрашивал, Серж.

— Новая генерация, — усмехнулся Дубов, сбрасывая простыню, — доверие и убежденность. Пошли париться?

Он пропустил Куценко и Никодимова, дошел с ними чуть не до двери в банное отделение, потом внезапно повернул назад:

— Идите, я догоню.

Куценко хотел было подождать, но Никодимов подтолкнул его:

— Пойдем, догонит, дело, может, какое у человека.

Дубов вернулся на место, налил себе пиво в тот стакан, из которого только что пил Никодимов, сделал быстрый глоток и побежал в парную.

Парился Дубов обстоятельно — как работал; обскребывался мыльницей, кожа его сделалась сине-красной, он отдувался, повторяя:

— Ну счастье-то, а?! Ну и счастье!

(Никодимов улыбался ему, а видел взбухшее тело Ольги Винтер, когда ночью ее вынули из гроба на Троекуровском кладбище и повезли в сельскую больницу на вскрытие; ни в одну из московских клиник по соображениям конспирации везти не решились: одно слово старику Винтеру — и все станет известным Дубову, а если он действительно агент ЦРУ?

Проскурин тогда, в маленькой оцинкованной комнате районного морга, спросил Константинова:

— И вы еще сомневаетесь, что Дубов и есть тот самый «дорогой друг»?

— Когда и если мы возьмем его с поличным — перестану).

…После первого захода в парную Дубов укутался двумя простынями и пошел делать педикюр.

Именно в этот-то момент Никодимов отдал все костюмы в утюжку.

Дубов, однако, не рассчитал, очередь его прошла, и он вернулся на свое место. Никодимов по-прежнему угощал Куценко пивом; казалось, портфель его был бездонным.

— А где мой костюм? — спросил Дубов, не глянув даже на вешалку, — казалось, он замечал все, что происходило вокруг него.

— Я сдал в утюжку — Игоря, ваш и мой.

— Не надо бы, Антон Петрович, я в банях не глажу, я это умею делать сам. Ну да ладно… Хорош пар, а?

— Пар хорош, — согласился Никодимов. — Надо будет в следующий раз соли принести.

— А зачем? — удивился Куценко.

— Эх вы, парильщики, — улыбнулся Никодимов. — В старину мазали тело медом, сейчас солью, стимулирует потовыделение, килограмм — долой, способ апробирован на себе, чудо что за способ.

— Берем на вооружение, — сказал Дубов и, блаженно закрыв глаза, откинулся на спинку дивана.

Когда банщик принес костюмы из гладилки, Дубов ненароком тронул карман пиджака — там ли ключи; на месте; успокоился.

Подполковник в отставке Сидоренко, сосед Дубова, достал из футляра очки в старомодной металлической оправе, водрузил их на мясистый нос, внимательно посмотрел на Константинова и спросил:

— В болезнь тридцать седьмого года не впадаем, товарищ генерал? В эдакий синдром подозрительности?

— Нет, товарищ Сидоренко, не впадаем.

— Убеждены?

— Я не могу вам открыть всех фактов. Я могу лишь поделиться сомнениями.