предполагает Пржевальский, но могло быть дано и потому, что Юлдуз для кочевников был настоящей землей обетованной: здесь раскинулись превосходные пастбища, а летом (о чудо!) почти не бывает мошек и комаров. В момент прохода экспедиции людей на Юлдузе не было, хотя всего 11 лет назад здесь жили монголы-торгоуты — до десяти тысяч кибиток. Спасаясь от дунган, кочевники ушли частью к Шихо, частью же на Хайду-Гол в окрестности Карашара; некоторые бежали на Или.

Вступление на Юлдуз ознаменовалось крайне неприятным событием. Помощник Пржевальского, прапорщик Повало-Швейковский, который почти с самого начала экспедиции не мог выносить трудностей пути, окончательно захворал, так что Николай Михайлович вынужден был отправить его обратно.

На Юлдузе экспедиция провела около трех недель, занимаясь сбором образцов и охотой. Погода стояла большей частью ясная; во второй половине месяца на рассвете уже подмораживало до −13, зато днем солнце пригревало до +15. В своих дневниках Пржевальский с удовольствием отмечает, что удалось добыть в коллекцию двух архаров, встречающихся исключительно на высокогорьях Средней Азии. Кроме того, путешественники наблюдали горных козлов — тэков и маралов, и Пржевальский упоминает то, что сейчас считается обычным, но в Европе того времени было практически неизвестным — весеннюю охоту на маралов ради пантов, которые уже тогда очень ценились в Китае. «В Кульдже, например, пара больших (с шестью отростками на каждом) пантов стоит, из первых рук, 50–70 рублей; панты меньших размеров покупаются за 15, 20, 30 рублей. Столь выгодная добыча заставляет охотников-промышленников, русских и инородцев, неустанно преследовать маралов в течение весны на всем громадном пространстве Азии — от Туркестана до Японского моря».

Поохотившись вдоволь на Юлдузе, путники направились в долину Хайду-Гола через южный склон Тянь-Шаня. Подъем на перевал со стороны Юлдуза, напротив, был пологим, зато спуск оказался трудным, — по еле заметной узкой тропе, ущельями, дно которых было усыпано осколками камней и валунами.

На Хайду-Голе путники остановились в урочище Хара-Мото, где встретили первых жителей — торгоутов, которые приняли их радушно. Между тем быстро разнесшийся слух о прибытии русских всполошил все ближайшее мусульманское население. Уверяли, что идет русское войско и что на Хайду-Голе появился лишь его передовой отряд. Слух казался тем более достоверным, когда с первого дня прихода экспедиции в горах начали раздаваться выстрелы охотников по фазанам и другим птицам. Мусульмане, живущие по Хайду-Голу, невдалеке от Хара-Мото, как пишет Пржевальский, «до того струсили, что побросали свои дома и убежали в Кара-шар».

Следом за злосчастным прапорщиком Пржевальскому пришлось втихую отправить обратно в Кульджу и своего проводника Тохта-ахуна, человека весьма преданного и оказавшегося родом из этих мест — ему грозила неминуемая смерть за услуги, оказанные русским. Вместе с Тохта-ахуном была отправлена большая часть собранных коллекций.

Через несколько дней появились посланцы правителя этих мест Токсобая из города Корла[71]. Пржевальский принял их, рассказав о цели своей экспедиции на Лобнор. Посланцы отправились обратно, оставив для наблюдения нескольких людей и передав запрет экспедиции следовать дальше. Впрочем, это не особенно огорчило нашего героя, поскольку в окрестностях обнаружилось много зимующих птиц и фазанов.

«Каждый день к нам приежают под каким-нибудь предлогом аньджаны (сарты), а на той стороне Хайду-гола стоит их пикет, конечно, для наблюдения за нами. К счастью, наш проводник Тохта-ахун удрал тихомолком ночью, иначе ему не миновать бы смерти. Местные тургоуты, как всегда, довольны нашим посещением, хотя и сильно боятся сартов. Посетителей монголов каждый день бывает множество, но все они изгоняются. Стрельба фазанов в лет производит удивительное впечатление на монголов, которые часто издали следят, как я охочусь…

Делать съемку крайне трудно; нужно было быть чрезвычайно осторожным, так как с нами вместе ехало шесть аньджанов. Я делал только главные засечки дорогою, отставая, как будто по нужде. При всем том не мог сделать засечку на Кара-шар, так как сарт, указавший нам место этого города, не отставал потом от нас; притом мы вскоре въехали в небольшие холмы, откуда уже нельзя было сделать засечки. Вообще нам сильно не доверяют; всех сбивает с толку наше намерение идти на Лобнор, а не в какие-либо населенные местности. Чтобы не давать повода подозрениям, я отказался, по предложению тех же сартов, идти в Кара-шар и направился прямо в Курлю. Сколько впоследствии посыплется на меня нареканий за то, что я не зашел в Кара-шар! И как легко будет упрекать людям, сидящим в теплом кабинете!!!»

Простояв семь дней в Хара-Мото, экспедиция получила, наконец, разрешение идти в город Корла (но не в Карашар), через который лежал путь на Лобнор. В Корле путешественникам выделили дом и караул под предлогом охраны, но на самом деле для того, чтобы не допускать к ним никого из местных жителей, крайне недовольных правлением Якуб-бека. В город их не пускали, прикрываясь гостеприимством, но вместе с тем не давая возможности осмотреть окрестности и увидеть жизнь местных жителей.

«Так было во время нашего шестимесячного пребывания во владениях Якуб-бека, или, как его подданные называли, „Бадуалета“. Только впоследствии, на Тариме и Лобноре, нам удавалось изредка тихомолком выведать кое-что у местных жителей, которые были вообще к нам расположены, но боялись явно выказывать такое расположение. От таримцев же мы узнали, что в Корла, с окрестными деревнями, считается до 6000 жителей обоего пола. Сам город состоит из двух частей, обнесенных глиняными стенами: старого, населенного торговцами, и новой крепости, в которой живут только войска. Последних во время нашего посещения Корла было очень мало: все ушли в город Токсум, где Якуб-бек, под личным своим надзором, возводил укрепления против китайцев.

На следующий день по прибытии в Корла к нам явился один из приближенных Бадуалета, некий Заман-бек, бывший русский подданный, выходец из города Нухи в Закавказье и, кажется, армянин по происхождению. Этот Заман-бек, состоявший некогда даже на русской службе, отлично говорил по-русски и с первых слов объявил, что прислан Бадуалетом сопутствовать нам на Лобнор. Покоробило меня при таком известии. Знал я хорошо, что Заман-бек посылается для наблюдения за нами и что присутствие официального лица будет не облегчением, но помехой для наших исследований. Так и случилось впоследствии. Впрочем, Заман-бек лично был к нам весьма расположен и, насколько было возможно, оказывал нам услуги. Глубокою благодарностью обязан я за это почтенному беку. С ним на Лобноре нам было гораздо лучше, нежели с кем-либо из других доверенных Якуб-бека, конечно, настолько, насколько может быть лучше в дурном вообще».

Заман-бек довел до сведения Пржевальского мнение своего господина о том, что русские якобы помогают враждебным ему китайцам вплоть до присутствия русских офицеров в китайкой армии — тем самым отвечают черной неблагодарностью уважаемому беку, который из дружеского расположения к русским несколько раз отклонял весьма заманчивые предложения англичан о сотрудничестве. Больше того, Заман-бек настоятельно рекомендовал Пржевальскому написать генералу Кауфману, намекая,