Алька Ветлугин, сидя на планшире, выбирал гика-шкот. Валерка был у бизани — из-за гакаборта торчала его голова. Юрок не было видно — они сидели низко. Саня стоял на палубе рубки, вцепившись в ванты, а Митька-Маус, как всегда, устроился на носу, у бушприта, над которым вздувались кливер и стаксель.

А Кирилл стоял у штурвала. Чтобы сделать снимок, Дед окликнул его с лодки, и Кирилл оглянулся. Лицо его было сердитым: рулевого не следует отвлекать на таком ходу, да еще перед поворотом…

— Это ты где? — опять спросила Женька. — Это по правде?

— А что, по-твоему? Декорация в драмкружке?

— Ну… я просто спросила. Это какой корабль?

— Крейсерский парусник типа "гафельный кеч" с бермудской бизанью и треугольным гаф-топселем, который в отличие от рейкового топселя крепится фаловым углом непосредственно к топу грот-стеньги, — отрапортовал Кирилл. — Все ясно?

Женька моргала.

Кирилл усмехнулся и продолжал:

— Водоизмещение одна и две десятых тонны, ход к ветру до сорока пяти градусов, район плавания неограниченный, крейсерская скорость около восьми узлов.

Насчет района плавания и скорости он подзагнул, но Женька все равно, конечно, ничего не поняла.

— Какой красивый. А кто его построил?

Кирилл вытянул руки и пошевелил пальцами. Женька округлила глаза.

— Ты?

— Мы.

— Кто мы?

Он усмехнулся:

— Люди.

Больше она не решилась расспрашивать. Только сказала:

— Штурвал какой интересный… Я думала, он со старинного корабля.

— А он и есть со старинного, — хладнокровно сообщил Кирилл. — Восемнадцатый век. Английская лоцманская шхуна "Сэр Найджел".

— Ой, а где вы его взяли?

— Тебе что, выдать все морские тайны?

Штурвал делали втроем: Дед, Саня Матюхин и Кирилл. Дед на маленьком токарном станке вытачивал из буковых брусков фигурные спицы с рукоятками. Саня размечал и высверливал в дубовой ступице отверстия для спиц, потом навинчивал латунные накладки. Кирилл выпиливал тоненькой ножовкой дуги для обода.

Это была нелегкая работа. Приходилось пилить с большой точностью, иначе штурвал получился бы кривобоким, как на детсадовском рисунке. Кирилл справился, не испортил ни одной заготовки.

Кончив работать пилой, он выволок чурбан со слесарными тисками во двор. Стояла уже середина июня, и не хотелось торчать в мастерской.

На дворе было солнечно и тепло. По забору ходил соседский петух Дима и одобрительно посматривал на мальчишек. Высоко над крыльцом часто махал крыльями фанерный ветряк: его недавно смастерили и прибили там неутомимые Юрки. По желтым лакированным крыльям ветряка прыгали солнечные зайчики.

Алик Ветлугин, Валерка Карпов и Юрки мазали бесцветным лаком пайолы — решетки для нижней палубы, под которыми будет лежать балласт. На "Капитане Гранте" были поставлены мачты для пробы и натянуты ванты. Митька-Маус привязывал к вантам выбленки. Привяжет одну перед собой, поднимется повыше — и опять за работу.

Под самым клотиком грот-стеньги трепетал оранжевый флаг с двумя косицами. На флаге — ладошка в солнышке. Все как на парусе, только цвета наоборот: флаг — огненный, будто заря или походный костер, а ладонь и солнце — белые, как парус…

На зеленом дворе, под мелькающим веселым ветряком и похожим на огонек флагом, жило маленькое морское братство.

Спокойный и улыбчивый получился экипаж. Может быть, это вышло само собой, а может быть, в экипаже не случайно собрались люди, которым было хорошо друг с другом. Ведь приходили и другие — зимой, весной, в начале лета. Но, поработав денек-другой, они появлялись потом все реже и наконец исчезали с горизонта. А эти остались: семеро и Дед ("Волк и семеро козлят", — сказал однажды Валерка Карпов, когда Дед ходил хмурый и ворчал на всех). И наверно, уже не только любовь к судну и мечта о походах держали их вместе.

Наверно, не только это… Потому что не куда-нибудь, а в экипаж принес Алик Ветлугин свой длинный фантастический роман про звезду Лучинор — об этом романе не знали ни Алькины родители, ни его приятели-семиклассники. И не где-нибудь, а именно здесь Кирилл запел наконец не стесняясь, так же, как дома, любимые песни — старые песни, которые не разучивали в хоре и не пели в школе: "В далекий край товарищ улетает…", "Плещут холодные волны", "Море шумит…". Он драил тогда наждачной бумагой рубку и пел, а остальные примолкли, и только Валерка произнес шепотом, на этот раз без шутки: "Во артист…"

Потом, когда Кирилл кончил петь о парусах "Крузенштерна", Дед сказал:

— Хоть бы у тебя голос подольше не ломался, Кир…

— Я еще маленький, — откликнулся Кирилл. — Мне только в августе будет тринадцать…

— У, младенец, — сказал Валерка, которому не было и двенадцати.

Валерка все время подшучивал над другими, и это ему прощали. А Сане Матюхину прощали излишнюю солидность и то, что он иногда любил покомандовать (он был самый старший после Деда, окончил восьмой класс). Здесь понимали друг друга.

Понимали неразлучных Юрок и не обижались, что у них есть свои, им двоим только известные секреты. Понимали и Митьку-Мауса, который боялся привидений, но без страха взлетал по вантам на стеньгу, когда заедало блок у топсель-фала (никого другого, более тяжелого, Дед не пускал на восьмиметровую высоту)…

Здесь, среди "детей "Капитана Гранта", у Кирилла словно сняли с души ограничители.

Раньше, в школе и во дворе, в пионерском лагере и когда гостил у бабушки, он знакомился с ребятами, играл, иногда ссорился, иногда бывал у них в гостях и звал к себе, но никогда не мог подружиться по-настоящему. Сначала стеснялся заикания (хотя никто над ним не смеялся), потом боялся своей стеснительности. В четвертом классе он вроде бы сошелся с Климовым, но летом Климов уехал, а после каникул стал каким-то слишком взрослым, и Кириллу было с ним неловко.

А в экипаже все оказалось иначе.

По правде говоря, друга, без которого жить не можешь, у Кирилла и здесь пока не нашлось. Но что поделаешь? Такой друг встречается, может быть, раз в жизни, да и то не каждому. А товарищи в экипаже были надежные: поймут, помогут, выручат и защитят…

Об этом Кирилл и думал, когда возился с деталями штурвала. Он устроился на ступенях крыльца, зажал чурбак между колен, укрепил в тисках деревянную дугу и начал обрабатывать ее рашпилем. Розоватая буковая пыль сыпалась на ноги, и казалось, что сквозь загар проступает новая, еще не обожженная солнцем кожа.

Штурвал собрали на шипах, шурупах и казеиновом клее.

— Ну, как получился наш малыш? — спросил Дед и поднял маленькое рулевое колесо на вытянутых руках.

Он и в самом деле был как новорожденный малыш, этот никогда еще не работавший штурвальчик. Буковые выпуклые спицы и обод были такого же беззащитного цвета, как ручки, ножки и плечи ребенка. Прямо хоть закутывай в пеленку, чтоб не простудился.