Гибнут Государства, политические и экономические системы, под напором веков крошатся Идеи, а жизнь крепка и растет, а из пространства тела не вырвешь и время непрерывно в своей реальной длительности.

Кто же укажет нам формы действительнее этих.

Кто великий даст нам основы крепче этих.

Кто гениальный сочинит нам легенду упоительней этой прозаической повести, называемой жизнью.

Реализация наших мироощущений в формах пространства и времени — вот что является единственной целью нашего изобразительного творчества.

И в нем мы не меряем своих произведений на аршин красоты, не взвешиваем их на пуды нежности и настроений.

С отвесом в руке, с глазами, точными, как линейка, с духом напряженным, как циркуль, мы строим их так, как строит мир свои творения, как инженер мосты, как математик формулы орбит.

Мы знаем, что каждая вещь обладает ей одной положенной сущностью.

Стол. Стол. Лампа. Телефон. Книга. Дом. Человек. — Все это целые вселенные со своими особенными ритмами своих особенных орбит.

Вот почему мы здесь, изображая вещи, срываем с них ярлыки их обладателей, все случайное и местное, оставляя им только реальное и постоянное, выявляя скрытый в них ритм сил. И вот почему:

1. Мы отвергаем в живописи: Цвет как живописный элемент.

Цвет есть идеализированный оптический лик вещей. Наружное и поверхностное впечатление от них. Цвет случаен и не имеет ничего общего с внутренним содержанием тела.

Мы утверждаем ТОН тела — т.е. его светопоглощающую материальную среду — единственной его живописной реальностью.

Мы отвергаем в линии ее начертательную ценность.

В реальной жизни тел нет начертательных линий. Начертания есть случайный след человека на предметах; оно не связано с основной жизнью и постоянной структурой тела. Начертания — элементы графики, иллюстрации, декорации.

Мы утверждаем ЛИНИЮ только как НАПРАВЛЕНИЕ скрытых в теле статических сил и их ритмов.

3. Мы отвергаем объем как изобразительную форму пространства; нельзя мерить пространство объемами, как нельзя мерить жидкость аршинами. Посмотрите на наше реальное пространство, что оно, если не одна сплошная глубина.

Мы утверждаем ГЛУБИНУ как единственную изобразительную форму пространства.

4. Мы отвергаем в скульптуре массу как скульптурный элемент.

Каждому инженеру уже давно известно, что статическая сила тел, их материальная сопротивляемость не зависит от количества их массы. Пример: рельса, контрфорс, балка и т.п.

А вы, скульпторы всех оттенков и направлений, вы до сих пор придерживаетесь векового предрассудка, будто объем нельзя освободить от массы. Вот мы берем четыре плоскости, из них строим тот же объем, что и из 4 пудов массы.

Этим путем мы возвращаем скульптуре похищенную у ней вековым предрассудком линию как направление. Этим путем мы утверждаем в ней ГЛУБИНУ как единственную форму пространства.

5. Мы отвергаем тысячелетнее египетское заблуждение искусства, считающее статические ритмы единственными элементами изобразительного творчества.

Мы утверждаем в изобразительном искусстве новый элемент — КИНЕТИЧЕСКИЕ РИТМЫ как основные формы наших ощущений реального времени.

Вот они, пять непреложных принципов нашего творчества, нашей глубины техники.

На площадях и улицах мы оглашаем сегодня Вам, люди, свое Слово; на площади и улицы мы выносим свое Дело, убежденные в том, что искусство не может и не должно оставаться убежищем для праздных, утешением для усталых, оправданием для ленивых. Искусство призвано сопровождать человека повсюду, где течет и действует его неутомимая жизнь, — за станком, за столом, за работой, за отдыхом, за весельем; и в будни, и в праздник, и дома, и в пути — чтоб не угасло в человеке пламя жить.

Мы не ищем себе оправдания ни в прошлом, ни в Будущем.

Никто не скажет нам, что такое Будущее, с чем его надо кушать.

Не врать о Будущем невозможно, а врать о нем можно сколько угодно.

И мы заявляем, что крики о Будущем для нас то же, что слезы о прошлом. —Подновленная мечта романтиков.

Монашеский бред о царствии небесном хилых христиан, одетых в современный костюм.

Кто сегодня занят завтрашним днем, тот занят бездельем.

А кто завтра не принесет ничего из сделанного им сегодня — тот не нужен будущему.

Сегодня дело.

Рассчитываться за него мы будем завтра.

Прошлое мы оставляем позади, как падаль.

Будущее мы отдаем на съедение хиромантам.

Сегодняшний день мы берем себе.

М38. Любовь Попова.

Об организации заново (ок. 1921)

 Безымянный текст из незаконченной рукописи без даты в частной коллекции в Москве.

Любовь Попова (1889–1924) была привилегированной участницей европейского авангарда. Во многих смыслах она продвинулась даже дальше, чем ее подруга и соратница Розанова, учась в Париже у Анри Ле Фоконье и Жана Метцингера в 1912–1913 гг., путешествуя по Италии в 1914 г. и быстро продвигаясь от ученического реализма и декоративного импрессионизма через кубофутуризм и супрематизм к конструктивизму и даже «производственничеству», совершив переход от работы в живописной мастерской к разного рода производственному искусству. Попова стала специалистом по дизайну текстиля и первопроходцем таких новых направлений, как сценография, оформление плакатов и книг.

См. также «Кубизм, футуризм, супрематизм» Розановой (М26).

* * *

Нам нет нужды скрывать свою гордость за то, что мы живем в эту новую Великую Эпоху Великих организаций.

Ни один исторический момент не повторится.

Прошлое — дело истории. Настоящее и будущее предназначены для организации жизни, для организации того, что является одновременно творческой волей и творческой потребностью.

Мы порываем с прошлым, потому что не можем принять его гипотез. Мы сами заново создаем свои собственные гипотезы, и только на них, как и на своих изобретениях, мы можем построить свою новую жизнь и новое мировоззрение.

Художник больше, чем кто-либо другой, знает это интуитивно и верит в это абсолютно. Именно поэтому художники, и прежде всего они, совершили революцию и создали — и продолжают создавать — новое мировоззрение. Революция в искусстве всегда предвещала слом старого общественного сознания и появление в жизни нового порядка.

Настоящая революция, беспрецедентная по грандиозности своего значения для будущего, сметает все старые представления, обычаи, понятия, качества и связи и заменяет их новыми и очень разными, словно взятыми с другой планеты или у инопланетян. Но разве искусство не было предтечей этой революции — искусство, которое заменило старое мировоззрение необходимостью организовывать все заново — и до такой степени, что даже провозгласили конец «искусства»? На самом деле эта [новая] форма объявила конец не только старого искусства, но, возможно, искусства вообще или если не конец его, то преображение настолько разительное, что оно перестает вписываться в старое понятие искусства.

В основе нашего подхода к