– Надо немедленно всех предупредить! – дернулся дядя Коля.

– Обязательно предупредят, – подтвердил я. – Сейчас Павлик подходит к нашей любимой нянечке и показывает, куда ушел ее любимый воспитанник в компании злых ребят. И она тут же помчится спасать своего дорогого мальчика…

– Бегите! – рявкнул дядя Коля, но в гвалте кто услышит далекий и чужой голос? – Где телефон, дайте мне телефон! Максим, как ты мог… – Он суетливо достал одной рукой сотовый из кармана, но трубка вырвалась из дрожащих рук и выпала на траву.

– Проблема не в том, что тайник не откроется даже после всех их усилий, – продолжал я, – а в том, что там очень темно для поисков, лампочка выбита… Зато есть забытые кем-то спички. Добротные, длинные, охотничьи спички…

В небо резко рванул столб огня, по ушам будто ударило – как в драке, двумя ладонями, а из здания интерната брызнули слезами осколки стекол. Зачадило в небесах, пахнуло гарью вместе с порывом воздуха, а меня будто снесло на спину. Надо мной возвышался дядя Коля, неуклюже прижимая непослушным телом и вбивая кулак в поднятую защиту.

– Сволочь, ты же их убил! Ты их всех убил!

Через пару минут он сполз вбок и уставился на траву бессмысленным взглядом.

– Вчера они приходили ко мне с заточками, – присел я рядом, принявшись перечислять. – Ну, знаете, такими, как точат на зоне. Я не знаю, где это, но там подолгу живет брат Сиплого, изредка появляясь в городе. До этого они изуродовали моего друга. Они хотели его телефон, понимаете? Но Олег его разбил, чтобы не отдавать. Скоро они выйдут на улицы города, не умея ничего, кроме драки. Они привыкли забирать силой, займутся этим и потом. Так важно ли, именем какого императора огласят смертный приговор?

– Ты давал мне слово, что не сожжешь здание…

– Это сделала чужая жадность, – покачал я головой и встал на ноги, к терпеливо ждущим друзьям и чуть ошарашенным Толику и Семену. – Кстати, сегодня я тоже умер. Там, возле котла, остались мои ботинки, мой браслет и несколько приметных вещиц. Олег, Сема и Вадим подтвердят, что видели, как я туда шел.

– Столько ребят оставил без крыши над головой…

– Сейчас лето, здание застраховано. Через пять-десять минут приедут сантехники, устранять проблему с водопроводом. Они вызовут пожарных. Думаю, уже вызвали – дым поднялся достаточно высоко. Смерть детей автоматически отстраняет директора от руководства школой, полиция тут будет раньше, чем она. Здание оцепят, документы изымут. Думаю, в сейф тоже заглянут.

– Ты ведь спланировал это заранее… И ничего мне не сказал… – прошептал дядька.

– Меньше знаешь – крепче спишь, – пожал я плечами. – Вы выполнили мою просьбу? – сменил я тему, отворачиваясь от зрелища чадящей постройки.

– Я… я нашел подходящего человека. Это дорого, но специалист хороший.

– Другую просьбу.

– Красные бабочки? Семен, принеси.

Через минуту я аккуратно надевал каждому из своих друзей алые лепестки ткани, застегивая удобной резинкой на воротнике рубашек.

– Мистера Зайца береги, – наставлял я Олега, отдавая игрушку очень серьезному парню в руки.

Он не побоится внешности, зная, что главное – внутри.

– Дядя Коля, Лайку пристроите?

– Сторож пригодится, – без настроения отозвался дядька.

– Отлично. – Я поднял Машка на руки и передал Семену-старшему. – Храни, но сильно не балуй. Он боевой.

– Крыс будет давить, – поддержал Толик.

Я подошел к нему и аккуратно поправил воротник, пряча выбившуюся резинку.

– Крыс я задавлю сам, – мягко произнес, глядя ему в глаза, – когда вернусь.

Тяжелые портьеры обращали яркий свет в вечные угрюмые сумерки, подсвеченные желтым светом настенных плафонов. Хозяин не любил открывать окна с этой стороны дома. Впрочем, то же относилось и к северной части небольшого особняка в центре Архангельска – там также вечно царил полумрак, скрывая от единственного жителя вид на то, что некогда принадлежало ему и его роду.

Потому как нестерпимо больно каждый день вглядываться в величественные силуэты заводов и верфей, предприятий и гостиниц, осознавая, что все это еще тремя десятилетиями ранее было украшено флагами его семьи, построено вереницей предков, от каменных фундаментов до горделивых шпилей и… утрачено в один миг. Еще больнее осознавать, что за окном лишь кроха того, что забрал себе победитель, оставив подачку, которой кое-как хватало на достойную его положения жизнь. Да и то приходилось экономить, особенно в последние годы.

Экономить на всем, что можно скрыть от чужого взгляда, разумеется, ибо никто и никогда не должен видеть, что род Наумовых обнищал до крайности.

Не важно, что половина дома не отапливается зимой, а на два этажа приходится один слуга – он же повар. Не важно, что подпол покрылся плесенью, а в винном погребе свило гнездо крысиное семейство, похаживающее в гости в соседние дома, ибо в этом жрать было нечего. Не важно даже то, что дом был перезаложен дважды: второй раз – чтобы платить по первому займу.

Перед домом обязательно должен стоять роскошный автомобиль, хозяин обязательно появится на всех значимых раутах, каждый раз одетый в новый костюм. Все должны видеть – у Наумовых все отлично. Иначе молодую поросль, надежду рода, попросту сожрут сверстники. А так – покуда их дед за ручку здоровается с дедами сверстников, – побоятся. Пройдут годы, внуки станут сильнее, получат в жены одаренных невест, сосватанных стариком (не самых родовитых, но он старался), и могущество рода обязательно восстановится. Увы, не до тех границ, что тридцать лет назад, но уровня сытой жизни и благополучия вполне достаточно. Есть для чего жить и действовать, пересиливая старческие болячки.

Казалось бы, отличный план – гармоничный и преисполненный самопожертвования. В нем не слышны мотивы мести и ненависти к победителям, только забота о будущем и надежда на лучшее. Так оно и должно смотреться со стороны – старик прекрасно знал, что за каждым его шагом следят победители. Не так внимательно, разумеется, как в первые годы после провальной однодневной войны, когда он, почти потеряв рассудок от гнева, чуть не сжег себя посмертным волшебством – вместе с теми, кто пришел согласовывать репарационный список.

Удержал его от самоубийства сочувственный – искренне – взгляд того, кто пришел принимать сепаратный мир. Смуглый парень – моложе его – с легким акцентом попросил подумать о детях – их враг не тронул. Ему признались, что живы они из благородства, в память о предках и их добрых свершениях, но без старшего родственника род все равно погаснет – детей растащат по другим семьям, воспитают по-своему и станут использовать фамилию и все ее привилегии для собственных нужд, а не во славу последних носителей благородной крови. Так что ему есть для чего жить. А вот умирать совершенно незачем – посмертное, как оказалось, никак не в силах повредить его собеседнику – сочувствующему монстру, убившему всю его семью.