Тэмуджин, за бесстрастным лицом тая свое удивление, наблюдал за ними. Он впервые видел, чтобы сын показывал норов своему отцу. «Может быть, у ханских сыновей особые права? – гадал он. – У нас за непослушание отцу по закону могут лишить большого пальца на правой руке…».

Тогорил властно двинул рукой, утвердившись в каком-то решении, и объявил:

– Поскольку Тэмуджин является сыном моего анды, которому я обязан ханством, и поскольку анда мой покинул этот мир, я объявляю его сына своим сыном. Отныне я буду считать вас обоих своими сыновьями и потому вы сейчас же должны свершить обряд и побрататься. Ну, Нилха-Сангум, – он требовательно посмотрел на него, повышая голос, – подойди к Тэмуджину…

Тот, покраснев лицом, медленно поднялся на ноги и, не глядя ни на кого, встал рядом. Тэмуджин поднялся к нему навстречу, ища его взгляда.

– Мать, подай им чашу с молоком, – приказал Тогорил.

Та поднялась с изменившимся лицом, сдерживая недовольство, подошла к подставкам на восточной стене. Звякнула в ее руках посуда.

Братья хана под нахмуренными бровями прятали взгляды. Они, казалось Тэмуджину, тоже были не согласны с внезапным решением хана, не хотели брать в свой круг постороннего.

Тэмуджин чувствовал, как в ханской юрте растет напряжение, будто перед грозой. Казалось, вот-вот сейчас кто-то не выдержит, разразится руганью и в ханской семье начнется буря брани, зазвучат споры и проклятия. Но было тихо.

«Кому нужно такое братство? – подумал Тэмуджин. – Разве будет добро от такого начала?».

Ему хотелось сказать хану, что, может быть, не нужно торопиться с этим, но у него не находилось подходящих слов. К нему подошла с наполненной чашей в руках Булган-хатун, и он, вздохнув, вынул свой нож.

Держа большой палец левой руки над чашей, он сделал надрез рядом с двумя старыми шрамами, обронил несколько капель и убрал руку. Нилха-Сангум, помедлив, сделал то же. Булган-хатун помешала в чаше серебряной ложкой и первому подала своему сыну. Тот будто через силу сделал глоток и отдал обратно. Тэмуджин выпил все.

– Ну, вот и свершилось, – сказал Тогорил, – теперь вы, хотите или нет, братья, поклявшиеся на крови, и отныне должны помогать друг другу. Сегодня мы помогаем Тэмуджину, а когда-нибудь, может быть, и Нилха-Сангум окажется в нужде и Тэмуджин придет к нему на помощь. Тогда-то сын мой Нилха-Сангум и возблагодарит богов за то, что послали ему в друзья такого человека. Выпьем же за вашу дружбу!

Тогорил сам разлил по чашам вино. Тэмуджин, поднимая свою чашу, увидел, как впервые Нилха-Сангум без вражды посмотрел на него, и во взгляде его промелькнула короткая, извиняющаяся улыбка.

«Кажется, дошло и до него, что дружить лучше, чем враждовать, – успокоенно подумал Тэмуджин, – хан, может быть, и прав, принуждая нас…».

После того, как все выпили, хан громко хлопнул в ладоши. Из-за шелкового полога на женской половине вышла служанка, мягко поклонилась.

– Пусть придут хурчины и певцы! – приказал хан.

Скоро пришли разодетые в шелка молодые юноши и девушки. Низко поклонившись, они рассаживались у двери.

Тэмуджин вполуха слушал кереитские песни и игру на хуре, а про себя размышлял, в уме разбирая случившееся и рассчитывая, что принесет оно ему в будущем.

«Нилха-Сангум, видно, глуповат, – думал он, – раз при госте показывает свой норов перед отцом, кичлив и избалован, точно дурная девушка… Какую славу принесет мне братание с таким человеком?.. Однако он ханский сын, среди монголов это даст мне вес, теперь никто из нойонов не посмотрит косо…».

А еще он был неприятно удивлен тем, что увидел в ханской семье: она была не дружна и власть Тогорила среди родных не была беспрекословной. Ему приходилось принуждать и увещевать даже родного сына, да и жена его нехотя исполняла его повеление.

«Как же, будучи правителем ханства, которое знают в самых отдаленных землях, можно так распустить своих домочадцев? – пораженно думал он. – Значит, Тогорил недостаточно силен духом, если его не сполна почитают родные?».

Вспомнились слова, сказанные, как говорили, однажды самим Хабул-ханом своим сыновьям: «Тот, у кого нет порядка в своем доме, не может править улусом».

Неприятно изумило Тэмуджина это его открытие, он даже не хотел ему верить, но другого объяснения происшедшему не было и выходило одно: хан на самом деле не такой уж и сильный человек, если его недостаточно почитают в собственном доме. «А ведь он еще не стар, – думал Тэмуджин, – что же будет вытворять этот Нилха-Сангум, когда отец совсем одряхлеет?».

Устав от неприятных мыслей, заслонивших ему главное – радость от достигнутого, большого и настоящего дела, свершенного им, он мысленно махнул на все рукой и пустился в размышление о том, как он вместе с ханским войском прибудет к своему анде, как тот будет рад его помощи, как потом испугается Таргудай, как узнают о нем дядья-кияты, как изумятся Мэнлиг и Кокэчу… «Потом я навещу отцовских тысячников, – тут же решал он, – посмотрю, что это за люди…».

Тогорил протянул с выступлением в поход целых девять дней. Каждую ночь он вместе с шаманами выходил смотреть в небо, выгадывая благоприятное время. Хорошего знака звезды долго не давали.

Тэмуджин, набравшись терпения, ждал, все это время проводя с Нилха-Сангумом и его двоюродными братьями. Утрами они выезжали в степь – то, взяв с собой охотников с беркутами, с высокой сопки смотрели, как те ловят лис, то с толпой кереитских юношей облавили дзеренов, которых было много в этой степи. Тэмуджин присматривался к новым знакомым, запоминал их повадки.

Боорчи, пользуясь выдавшимся временем, старательно ухаживал за их лошадьми, при каждом удобном случае выводя их в степь попастись. Умный, с полуслова понимающий его, к тому же еще быстрый и сноровистый, здесь он был незаменим для Тэмуджина: в нужное время и кони стояли подседланные, и сам он всегда был рядом, готовый подать или принять поводья, подержать стремя, принести и унести вещи.

«Настоящий нукер, знает, как мне здесь это нужно, – каждый раз думал Тэмуджин, глядя на него, – с таким не стыдно быть в гостях и у хана… А с нашими, Хучаром или Сача Беки, я бы тут измучился…».

Думая об этом, он вновь возвращался к своему давнему вопросу: почему харачу, черная кость, бывает умным, а нойон, потомок ханов – глупым? Ведь нойон рожден, чтобы думать, понимать и делать все к лучшему, а с харачу большого ума и не требуется. Услужливость и расторопность Боорчи явно шла от его ума и понимания, что сейчас никак нельзя упасть лицом в грязь перед ханом, чтобы он видел, что монголы знают порядок и закон, – и это высоко оценил Тэмуджин.

За все время Тэмуджин лишь однажды встретился с Тогорилом. На четвертое утро их пребывания в кереитском курене тот вдруг вызвал его. Обрадованный Тэмуджин: – «Наконец-то, начинается дело!» – пришел к нему, но его ожидало другое. Хан, сидя на хойморе, показал ему на ворох шелковой и бархатной одежды, лежавший на мужской стороне.