Все закончилось очень быстро. Головы, руки и ноги были отрублены. Когда пыль осела, испанцы увидели тела индейцев, валявшиеся у их ног, но большинству разведчиков удалось отступить за валуны. Убегая, они швыряли в испанцев камнями. Два индейца уносили под мышками конские головы в качестве трофеев.

— Они положат эти лошадиные головы среди черепов на городской площади, чтобы доказать жителям Тласкалы, что мы не ездим верхом на бессмертных чудовищах, — сказал Агильяр.

Альварадо плакал.

— Я могу пережить что угодно, только не смерть лошади.

— Возьми себя в руки, — одернул его Кортес.

Он не любил лошадей так сильно, как Альварадо, но в стратегическом отношении потеря лошади была более пагубна, чем потеря солдата. Сейчас у них оставалось лишь четырнадцать лошадей. По пути их все время встречали дружелюбно и гостеприимно, и потому эта атака показалась неожиданной. «В конце концов, — думал Кортес, — испанцы ничего не сделали для того, чтобы спровоцировать это». Возможно, нападение стало лишь проявлением бравады. Этим молодым туземцам просто захотелось подвигов.

— Начинается, — сказал Исла, потирая руки в предвкушении.

Он считал, что качаться в гамаке на городской площади, выпивать с местными властями, вести работу посла и дипломата — это недостойно настоящего солдата. Исла жаждал действий. Он был с Кортесом, когда солдаты с Гаити захватили Кубу под предводительством Веласкеса, теперешнего губернатора. То, что этот трусливый народец немедленно обратился в бегство, завидев солдат на лошадях, хранилось в глубокой тайне. Тогда это очень расстроило Исла.

Аду никогда не принимал участия в битве и брал в руки меч только для того, чтобы потренироваться со своим учителем фехтования Куинтавалем. Мысли о настоящем сражении пугали его: ему довелось повидать и пережить слишком много насилия во время плена, и он не думал, что сумеет ударить человека кулаком, не говоря уже о мече. Когда Куинтаваля повесили, Аду с ужасом смотрел, как ноги его хозяина продолжали дергаться в воздухе, будто тот уже после смерти куда-то бежал или поднимался по ступенькам. Несмотря на красоту этой страны и ее обитателей, груда черепов в Семпоале свидетельствовала о том, что здесь, как и повсюду, люди были жестокими.

Глава 21

Произвели подсчет потерь, а тем вечером Лапа Ягуара, главный мясник, разделал обезглавленных лошадей. Часть мяса засолили и отложили на потом, а все остальное поджарили к ужину. Альварадо сказал, что не станет есть конину.

— Не будь ребенком, — уговаривал его Кортес.

Он рассказал Альварадо о том, что, когда Чингисхан начал вторжение в Европу, его солдаты питались лошадиным молоком и пили конскую кровь. В конце концов им пришлось есть своих лошадей, а когда те закончились, Чингисхан приказал убивать каждого десятого и кормить его мясом остальных.

— Хорошенькое дело, — вздрогнув, сказал Агильяр.

Сушеная рыба, вишни и сливы, запасы маиса и бобов быстро подходили к концу. Сейчас солдаты ели один раз в день, а суточную норму воды сократили с двух кварт до одной на человека. Если кто-то по-прежнему был голоден, ему приходилось есть траву. Конина в таких условиях стала настоящим лакомством.

Испанцы разбили лагерь за валунами, где можно было увидеть приближение врага с любой стороны. Они вбили в землю колья для шатров, растянули парусину и расстелили циновки. В лагере отвели определенное место для кухни, а вокруг выставили часовых, которым велели бить тревогу, даже если они заметят только пыль на горизонте. Лагерь был хорошо укреплен. Кортес отлично разбирался в вопросах обороны и разбил стоянку под чутким руководством Нуньеса. Шатер Кортеса находился в центре, вокруг размещались палатки офицеров, а затем палатки всадников. Во внешнем круге расположились пехотинцы, слуги и рабы, повара и женщины, а на самом краю остановились индейцы. Испанцы вырыли вокруг лагеря канавы, вбив в их дно заостренные колья, замаскированные грязью.

Тем вечером у Альварадо болел живот, и ему пришлось отправиться в свой шатер, как только представилась такая возможность. Исла злился так, что к нему даже подойти было нельзя. Впрочем, к нему и так никто не хотел подходить. Франсиско растер ноги до крови.

— Это я должен заботиться о тебе, дитя мое. — Франсиско опустил ступни на колени Малинцин. Она сделала для него целебную мазь из алоэ.

— Я не дитя, брат.

Он называл ее сестрой, а она его братом, но Малинцин не думала, что может быть одновременно и сестрой ему, и ребенком. Когда-то Франсиско сказал, что она дорога ему и что все друзья — это одна большая семья. Где это произошло? Под большим широким листом, где они укрылись от дождя? Или в палатке, куда задувал ветер? Или в каменных палатах дворца? Франсиско всегда был нежен с ней. Малинцин и Кай часто ссорились, не желая друг другу зла, но и не сохраняя дружелюбие все время. А Кортес… Что ж, Кортес, как он любил говорить, был мужчиной и не тратил времени на нежности. Она повторяла его слова на нескольких языках, но он никогда не спрашивал ее мнения, не интересовался тем, что не могло ему пригодиться, о традициях и обычаях ацтеков и майя.

— Почему Куинтаваль должен был умереть, брат Франсиско?

— Я не могу ответить на этот вопрос, Малинцин.

— А Кортес…

Она попыталась подобрать правильное слово. Ее отец в качестве официального лица посещал жертвоприношения, выполняя долг добропорядочного гражданина. Быть добропорядочным гражданином — это лучшее, на что способен человек, и все же женщина, которой Малинцин восхищалась в детстве, убежала в лес, чтобы спасти своего сына от жертвоприношения. Та женщина не была добропорядочной. Наконец Малинцин подобрала нужное слово. Хороший.

— Кортес хороший? — спросила она у Франсиско.

Муж ее матери не был хорошим.

— Нет, я так не думаю.

— Но он следует традициям мужчин и хозяев, большинства мужчин, большинства хозяев.

— Да, Малинцин. Большинство мужчин такие же, как Кортес.

— Так значит, нет ничего плохого в том, что он делает?

Франсиско вздохнул.

— Может ли большинство людей ошибаться? Ты об этом спрашиваешь? Да, большинство людей ошибается.

Малинцин собралась спросить его о том, насколько далеко люди могут заходить в своих ошибках до того, как их остановят, и кто должен их останавливать, но тут у входа в палатку Франсиско появился Ботелло.

— О Ботелло!

— Можно войти? — Пригнувшись, он заполз внутрь на четвереньках. — Я принес тебе толченые листья мяты, настоянные в розовой воде. Эта настойка помогает от потертостей. Знаешь, Франсиско, теперь тебе придется изменить свое мнение насчет обуви, что бы ты там ни говорил о святом Франциске. Как дела, Малинче?

У Ботелло тоже не было коня, но он хотя и хромал, все же передвигался быстро, поспевая за колонной.