– Ара, где ты? Девочка моя, ты где?..

Ара хотела откликнуться, но не могла. Совсем не было сил, а рот закрывали чужие горячие сомкнутые губы. Наконец пальцы разжались, и Ару аккуратно опустили на землю. Мгновение спустя раздался истошный женский визг:

– Ара, доченька. Кто-нибудь, на помощь, бога ради, на помощь!! На мою дочь напали! Констель! Констебль!

Ару трясли, растирали ей щеки, заледеневшие руки, и где-то далеко слышался звук убегающих подошв.

* * *

Ара подняла веки и встретилась с глазами, которые только, что видела так близко.

– Это был ты… – прошептала она склонившемуся над ней мужчине. – Тогда… десять лет назад на «Лэйн-роуд», ты был тем раненым юношей…

– Которому ты спасла жизнь, – докончил за нее маркиз, осторожно заправляя ей за ухо прядь.

– И, когда я спросила, за, что ты так со мной, почему именно я, ты ответил, что это расплата за мои добрые дела… вот, что ты имел в виду.

Маркиз мягко провел подушечкой большого пальца по ее губам – сразу по верхней и нижней, – и наклонился, словно хотел поцеловать, но в последний момент передумал.

– Наверное, я солгал… Потому, что расплачивалась ты не за доброе дело, а за то, что еще никогда я не испытывал такого гнева, такой всепоглощающей ярости, как в день, когда ты мне отказала… Даже не лично, а передала записку с ответом через слугу. Готова была принимать ухаживания этих идиотов: Невила, Стопарда и остальных, терпела их занудство, откровенную глупость и потные ладони Рамштона, а меня отвергла сразу, ничего обо мне не зная. Даже у этого пижона с яблоками было больше шансов, чем у меня…

– Я знала, что говорили о тебе в обществе, и мне не хотелось становиться женой человека столь….

– … неприличного?

– Безнравственного. Подожди, – нахмурилась Ара, – откуда ты знаешь про этих господ, и про Ирвина, которого я не видела уже четыре года, и… еще ты знал, что мой учитель латыни был вредным стариком! – Внезапно все кусочки мозаики собрались воедино. – Ты следил за мной. С самого моего детства следил!

– Присматривал, – поправил маркиз. – Всего лишь присматривал, чтобы никто не причинил тебе зла.

– Кроме тебя? – Она заметила, как мужчина дернулся от этих слов, и его глаза загорелись ярче. – Врачи говорили, что я останусь парализованной до конца жизни из-за потрясения, ставшего следствием нападения и отключившего, какие-то участки мозга. И, что по этой же причине я ничего не помню… Но я лишь проболела всю осень, а потом встала на ноги к изумлению докторов, которым пришлось признать меня полностью излечившейся. Про мой недуг и невероятное выздоровление один уважаемый профессор даже хотел написать диссертацию, но отец ему не позволил, сказал, что тот будет только зря мучить ребенка, который все равно ничего не помнит… Но я помнила: помнила, как кто-то приходил ко мне, пока я еще была прикована к постели, брал за руку, клал ладонь на лоб, и от этого становилось легче, словно силы по капельке возвращались… Только его лицо оставалось темным размытым пятном, и рассказать о нем взрослым мне почему-то даже в голову не приходило.

– Я умею не только забирать, – тихо ответил Асгарт на невысказанный вопрос. – Но сразу делать большой выброс силы побоялся – ты могла не выдержать. Тем более я никогда не делал этого для ребенка. Вот и пришлось… постепенно, дозируя и отслеживая усвоение. А, когда ты полностью поправилась, просто наведывался раз в пару недель-месяц проверить, как твои дела. Можно было уйти из твоей жизни… нужно было уйти, но я хотел вернуть долг. И следующие несколько лет присматривал издали. Потом еще несколько лет, убеждая себя, что по-прежнему лишь хочу отдать долг…

– Жестоко же ты мне его отдал, – прошептала Ара.

– Жестокость у нас в крови, – ответил он, уже не гладя ее губы, а водя по ним краем ногтя, с нажимом, еще чуть-чуть, и станет больно, но мужчина не переходил это «чуть-чуть», тонко чувствуя границу. – Я столько лет приходил к тебе, видел, как ты растешь, меняешься, хорошеешь, как кормишь голубей пшеном на площади вместе с той блондинистой болтушкой, твоей Сесиль, знал, что каждый вечер перед сном читаешь молитвенник, злился, что нацепляешь на себя эти уродские тряпки, поскольку считаешь, что невзрачность убережет от беды, наблюдал, как хоронишь себя заживо, неделями не отходя от совершенно здоровой матушки и беспрекословно исполняя все ее капризы, потому, что считаешь, что именно твое ослушание в тот день и подорвало ее здоровье… И хотел убить каждого, кто на тебя смотрел и, подобно мне, видел твою красоту, и желал забрать ее себе. Но забрать тебя я долгое время не мог – слишком шатким и опасным было мое положение, слишком много заработал врагов, – поэтому оставалось лишь удерживать тебя от опрометчивых шагов с теми, кто никогда не увидит настоящую Ару, не сможет оценить всех… оттенков. А может, я просто хотел тебя до безумия, до зубовного скрежета, до полной потери контроля, и лишь искал оправдания и причины, почему ты должна быть только моей. И вот, когда мои дела наконец более-менее поправились, а тебе исполнилось двадцать один… ты мне отказала. После стольких лет ожидания, практически у тебя на службе, моя роза не пожелала стать моей. – Пальцы у нее на губах замерли, и Ара почувствовала, что даже сейчас он едва сдерживается. Но Асгарт лишь осторожно погладил ее щеку, обрисовал скулу. – Такая живая и теплая с родными и друзьями, и такая ледяная со мной. И после десяти лет, что я приходил к тебе, я захотел, чтобы ты впервые пришла ко мне. Чтоб пожелала меня так же сильно, как я тебя…

Его взгляд, слова, прикосновения заставляли девушку дрожать от сильного чувства, охватывающего не только тело, но все ее существо, прорастающего в душу. Но оставалось еще, что-то, ускользающее, однако Аре удалось ухватиться за эту мысль:

– Ты сказал: «Жестокость у нас в крови». Кого, кроме себя, ты… – Воспоминание обрушилось внезапно: кружка воды, тянущаяся рука, бешеные удары сердца, противоестественная похоть, крылья, царапающие стены, и чудовищный рев. – Тот юноша! – дернулась она, цепляясь за мужчину. – Тот пленник, он…

– Тш-ш, – прижал ее к себе Асгарт, и Ара поняла, что лежит у него в объятиях, все еще закутанная в плащ, под которым ничего нет, а сам он сидит в кресле у себя в спальне. – Тш-ш, – повторил маркиз, успокаивая ее и укачивая, как маленькую, даже по голове гладил. – Не бойся, все позади, он тебя больше не тронет.

– Но этот человек…

– Он не человек.

– А кто? – шепнула Ара, пряча лицо у него на груди.

– Этих… существ называют по-разному, но чаще всего «инкубы». Они лишь внешне похожи на людей, но суть совсем другая. У инкуба только один инстинкт – спариваться. Они так питаются: забирают энергию жизни, выпивают девочек, девушек, женщин – им без разницы, – досуха, до сморщенной кожи и рассыхающихся костей, не переставая совокупляться до последних секунд их жизни и даже дольше. Хотя предпочитают девственниц: при дефлорации происходит мощнейший выброс силы, плюс у них это считается деликатесом.

После всего пережитого Ара даже не смутилась на такую откровенность. Вспомнила руки подвального чудовища на себе, его влажный холодный язык, ответную волну омерзения и наслаждения, несущую ее в объятия к монстру, и теснее прижалась к надежному теплу маркиза.