– Знаю, сейчас неподходящий момент, но я хотела поговорить с тобой кое о чем. – В ее теплых карих глаза мелькает беспокойство, и она жестом предлагает мне заняться десертом, а сама наливает два стакана молока.

Я с полным ртом киваю, чтобы она продолжала. До этого у меня не получилось перехватить ни кусочка – было не до того, и день выдался длинный. Я тянусь за добавкой.

– На тебя и так слишком много свалилось за последнее время, так что, если хочешь, я просто оставлю тебя в покое. Я не обижусь, хотя мне действительно важно знать твое мнение по одному вопросу.

Я снова киваю, наслаждаясь десертом.

– Это насчет Хардина и Кена.

Мои глаза округляются, я в тот же момент давлюсь пирожным и тянусь за глотком молока.

«Она знает? Хардин что-то рассказал?»

Карен стучит меня по спине, пока я пью холодное молоко, и растирает ее круговыми движениями.

– Кен очень рад, что Хардин наконец начал относиться к нему терпимо. Он так счастлив, что отношения с сыном стали налаживаться, – он всегда этого хотел. Хардин – его самый большой повод для раскаяния, и долгие годы мне было больно видеть его таким. Я знаю, что он совершал ошибки – много-много ошибок, – и не собираюсь его оправдывать.

Ее глаза наполняются слезами, и она вытирает уголки глаз.

– Извини, – улыбается она. – Я так переживаю. – Пару раз глубоко вздохнув, она добавляет: – Он уже не тот человек, что раньше. Он прошел через годы терапии и трезвости, годы осознания и угрызений совести.

«Она знает».

Карен знает про Триш и Кристиана. В груди что-то сжимается, и мои глаза тоже наполняются слезами.

– Я понимаю, что вы хотите сказать. – Я переживаю за них. Люблю как родных и волнуюсь за каждого в этой семье, полной секретов, зависимостей и сожалений.

– Понимаешь? – Она вздыхает с явным облегчением. – Лэндон рассказал тебе о ребенке? Мне следовало догадаться. Значит, Хардин тоже в курсе?

Я снова давлюсь пирожным. После неловкого приступа кашля, в течение которого Карен не спускает с меня глаз, я наконец спрашиваю:

– Что? Ребенок?

– Так ты не знала, – мягко смеется она. – Конечно, я намного старше, чем представляется, когда речь заходит о беременной женщине, но мне только слегка за сорок и доктор заверил, что я вполне здорова…

– Ребенок? – Слава богу, она не знает о том, что Кристиан – отец Хардина. Однако подобного сюрприза я тоже никак не ожидала.

– Да, – улыбается она. – Я была поражена так же, как и ты. Кен тоже. Он так волновался за меня. У Лэндона чуть не случился нервный срыв: он знал обо всех моих походах к врачу, но я не говорила ему о причине, и он, бедняжка, решил, что я больна. Я чувствовала себя ужасно, пришлось признаться. Это не было запланировано, – она заглядывает мне в глаза, – но теперь, оправившись от первого шока в связи с таким поздним прибавлением в семействе, мы счастливы.

Я обнимаю ее, и впервые за последние дни мне радостно на душе. На место пустоты пришла радость. Я люблю Карен и в восторге за нее. Это такое прекрасное чувство. Я уже начала бояться, что никогда не смогу испытать его снова.

– Это потрясающе! Я так рада за вас обоих! – вырывается у меня, и ее объятия становятся крепче.

– Спасибо, Тесса. Я знала, что ты обрадуешься. Чем дольше я живу с этим знанием, тем счастливее себя чувствую. – Отстранившись, она целует меня в щеку, потом смотрит прямо в глаза. – Я просто волнуюсь, как к этому отнесется Хардин.

В тот же миг моя радость за Карен трансформируется в тревогу за Хардина. Вся его жизнь оказалась ложью, и он не слишком хорошо воспринял новости. У мужчины, которого он считал отцом, скоро родится другой ребенок, и про Хардина забудут. Правда это или нет, но я знаю его достаточно хорошо и понимаю, о чем он подумает. Карен тоже об этом знает, вот почему она так волновалась.

– Вы не возражаете, если я сама ему сообщу? – спрашиваю я. – Если нет, я не обижусь.

Я не позволяю себе слишком задумываться о происходящем. Конечно, я веду себя непоследовательно, но, если мы с Хардином расстаемся, мне нужно удостовериться, что я не оставляю за собой хаос.

«Это отговорка», – шепчет мой внутренний голос.

– Нет, разумеется, нет. Сказать по правде, я на тебя и надеялась. Знаю, что ставлю тебя в неловкое положение, и не хочу, чтобы ты думала, что обязана вмешаться, но мне страшно представить, как отреагирует Хардин, если ему об этом расскажет Кен. Ты одна знаешь, как с ним справиться.

– Все в порядке, правда. Поговорю с ним завтра же.

Она снова меня обнимает.

– У тебя был трудный день. Прости, что рассказала обо всем сейчас, следовало бы подождать. Просто не хочется, чтобы эта новость стала для него полной неожиданностью – мой живот понемногу округляется. В его жизни было достаточно сложностей, и я постараюсь сделать все возможное, чтобы не создавать лишних проблем. Я хочу, чтобы он знал: он – член семьи, мы все его очень любим, и с появлением ребенка ничего не изменится.

– Он знает, – говорю я. Возможно, он пока не хочет это признавать, но он знает.

На лестнице слышатся шаги, и мы с Карен непроизвольно отстраняемся друг от друга. Когда Хардин заходит в кухню, мы обе вытираем мокрые щеки, и я в очередной раз откусываю от пирожного. Он принял душ и сменил одежду: теперь на нем спортивные брюки со слишком короткими штанинами. Нашивка Центрального Вашингтонского университета на бедре сразу же выдает одежду Лэндона. Он что, собирается ходить в таком виде?

При других обстоятельствах я бы поддразнила его по поводу брюк. Но не сейчас. Между нами все хуже некуда, хотя, что касается меня, все хорошо. Мы так запутались. Но опять же – в наших отношениях никогда не было ни здравого смысла, ни порядка, так почему расставаться мы должны как-то по-другому?

– Я иду спать, тебе что-нибудь нужно? – спрашивает он резким низким голосом.

Я поднимаю на него глаза, но он смотрит себе под ноги.

– Нет, но спасибо.

– Я отнес твои вещи в гостевую комнату, в твою комнату.

Я киваю. Безумная, не заслуживающая доверия часть моего мозга мечтает, чтобы Карен вдруг не оказалось с нами на кухне, но другая часть, гораздо больше первой, разумная и озлобленная, рада, что она здесь. Хардин исчезает, поднявшись по лестнице, и я желаю Карен спокойной ночи и отправляюсь спать.

Чуть позже я стою перед дверью комнаты, в которой провела несколько лучших ночей в своей жизни. Тянусь к дверной ручке, но тут же отдергиваю пальцы, словно холодный металл обжигает кожу.

Нужно разорвать порочный круг, а если я поддамся своим побуждениям, своей сути, всеми фибрами души стремящейся быть рядом с ним, мне никогда не вырваться из порочного круга ошибок и ссор.

Наконец, выдохнув, я закрываю за собой дверь гостевой комнаты и запираюсь на замок. Засыпаю с мыслью о том, что было бы, знай юная Тесса, какой опасной бывает любовь. Если бы я знала, что это так больно, если бы знала, что мое сердце разобьют вдребезги, а потом склеят, но только для того, чтобы снова разбить, я держалась бы от Хардина Скотта как можно дальше.