А вы, дамы, подумайте о тех мужчинах, которые бывают не только в клубной столовой и библиотеке, но пользуются еще и другими апартаментами в этих отвратительных вертепах, от которых я намереваюсь не оставить камня на камне, — подумайте о негодном Кэнноне, который, в его-то возрасте и с его брюхом, сняв сюртук, всю ночь напролет катает шары в клубной бильярдной и держит пари с этим мерзким капитаном Скотом! — подумайте о Пэме, который играет в темной комнате с Бобом Трампером, Джеком Дьюсэйсом и Чарли Воулем, играет в карты, бедняжка, по гинее за пуант и по пяти фунтов за роббер! А главное, подумайте, да, подумайте о том гнусном логове, которое, как мне говорили, учреждено в некоторых клубах, — о так называемой «курилке», подумайте же, какие развратники собираются там, подумайте о том разливанном море зловонного пунша из виски и еще более опасного — из хереса, какое они выпивают; подумайте о том, как эти господа возвращаются домой с первыми петухами и отпирают двери тихого сонного дома своим карманным ключом системы Чебба; подумайте о них, об этих лицемерах, которые снимают предательские сапоги, прежде чем прокрасться наверх; а их дети в это время уже спят, и одна только верная супруга при свете угасающего ночника ждет его в той комнате, которая вскоре станет ей ненавистна, вся пропитавшись запахом сигар! Я не сторонник насильственных мер, по натуре я вовсе не поджигатель, но если бы вы, дорогие мои дамы, захотели поджечь все клубы на Сент-Джеймс-стрит и убить мистера Чебба, то нашелся бы, по крайней мере, один сноб, который вам посочувствовал бы.

По-моему, в клубы следует допускать только тех мужчин, которые женаты, но не имеют профессии. Даже для самой примерной жены постоянное присутствие мужа в доме едва ли желательно. Скажем, если девочки садятся играть на рояле, что в каждом приличном английском семействе продолжается не меньше трех часов в день, то невозможно требовать от бедного папы, чтобы он все это время сидел в гостиной и слушал бесконечную какофонию и визги, извлекаемые из фортепиано во время этих необходимейших для девушки занятий. Если человека, да еще наделенного хорошим слухом, ежедневно подвергать такой пытке, то он в конце концов взбесится.

Или, предположим, уважаемая леди, вам вздумалось отправиться к модистке или к Хоуэлу и Джеймсу, тогда совершенно ясно, что в это время вашему мужу гораздо лучше сидеть в клубе, чем в карете рядом с вами или же в изумлении наблюдать, влезши на табурет у Шаля и Лента, как молодые денди прилавка раскладывают перед вами свои товары.

Таких мужей следует выпроваживать из дому пораньше, сразу же после завтрака, и, если они не члены парламента, не директоры железнодорожных компаний или страховых обществ, их следует отправлять в клуб, строго наказав, чтобы они ни в коем случае не возвращались домой до обеда. Для меня, человека в высшей степени разумного, нет ничего приятнее, чем видеть этих благородных людей за их достойными занятиями. Когда я прохожу по Сент-Джеймс-стрит, пользуясь, как и все прочие прохожие, привилегией заглядывать в окна клубов Блайта, Фудла или Снука или же в большое окно-фонарь «Клуба Созерцателей», я с почтительным одобрением любуюсь этими фигурами в окнах — этими румяными старыми чучелами, этими заплесневелыми старыми франтами, этими солидными и праздными людьми в набрюшниках, лоснистых париках и тесных галстуках. Таким господам, разумеется, всего лучше сидеть в клубе весь день. Когда вы с ними расстаетесь, дорогие мои дамы, то подумайте о том, с каким восторгом вы будете их встречать по возвращении. С домашними делами вы уже покончили, в лавках побывали, отдали необходимые визиты, прогуляли своего пуделя по Парку; ваша горничная-француженка уже приготовила для вас туалет, в котором вы так восхитительно выглядите при свечах, — и вот вы готовы приобщить к радостям домашнего очага, того, кого весь день не было дома.

Таким господам, разумеется, необходимо иметь свой клуб, и потому мы не включаем их в разряд клубных снобов — за тех мы примемся на будущей неделе.

Появление последнего очерка о «Клубных снобах» произвело в клубах такую сенсацию, что я не могу не считать себя польщенным, ибо и сам принадлежу к их числу.

Я состою в девяти клубах: «Юнион-Джек», «Штык и Пояс» — военные клубы. «Истинно Синие», «Не сдадимся», «Синие с Желтым», «Гай Фокс» и «Дорога Катона» — клубы политические. «Бруммель» и «Регент» — клубы для франтов. «Акрополь», «Палладиум», «Ареопаг», «Пникс», «Пентеликон», «Илиссус» и «Полюфлойсбойо Талассес» — клубы литературные. Я никогда не мог дознаться, откуда у этих последних клубов взялись такие названия: сам я по-гречески не знаю и далеко не уверен, что хоть кто-нибудь из наших членов знает этот язык.

Предупредив публику о своем намерении писать про клубных снобов, я стал замечать, что мое появление в любом клубе вызывает переполох. Члены клуба поднимаются с мест, обиваются в кучу, кивают и хмурятся, глядя на вошедшего в комнату мистера Сноба.

— Бесстыдник, чертов нахал! Попробуй только он меня протащить в печати, я ему все кости переломаю! — ворчит полковник Блодьер.

— Говорил я вам, что не надо принимать в клуб этих писак, — обращается Рэнвил-Рэнвил к своему коллеге Спуни из ведомства Сургуча и Тесьмы. — Эти господа очень хороши на своем месте, и я, как общественный деятель, даже подаю им руку при встрече и все такое; но чтоб они вторгались в нашу личную жизнь — это, знаете ли, уж слишком! Идемте, Спуни. — И оба педанта надменно удаляются.

Когда я вошел в кофейню клуба «Не сдадимся», старик Джокинс разглагольствовал перед кучкой посетителей, по обыкновению зевавших. Он стоял у камина, размахивая «Стандартом».

— Что я говорил Пилю в прошлом году? Если вы затронете хлебные законы, то придется затронуть и сахарный вопрос, а если затронете сахар, то придется затронуть и чай. Я не монополист. Я — человек либеральный, но не могу забыть, что стою на краю пропасти, — а если у нас будет свобода торговли, то я требую взаимного обмена. И что же мне ответил сэр Роберт Пиль? Мистер Джокинс, — сказал он…

Тут взгляд Джокинса неожиданно упал на вашего покорного слугу, и он с виноватым видом оборвал фразу — ту самую глупую, старую, набившую оскомину фразу, которую все мы слышали сотни раз.

Джокинс один из самых постоянных посетителей клуба. Каждый день он торчит все на том же месте перед камином, держит в руках все тот же «Стандарт», в котором прочитывает передовицу, и потом пересказывает ее ore rotundo [167] своему соседу, который только что сам прочел ее от слова до слова в газете. У Джокинса есть деньги, что заметно по его манере завязывать галстук. Утро он проводит в Сити, слоняясь по банкирским и маклерским конторам, и рассказывает там:

— Я вчера говорил с Пилем, он намерен сделать то-то и то-то. Мы с Грэхемом говорили об этом деле, даю вам честное слово, его мнение совпадает с моим, а это, как-его-там, пока что единственная мера, которую предпримет правительство.

Ко времени выхода вечерних газет он уже в клубе.