Утром в воскресение солнце всплыло над пыльным горизонтом в виде некрасивого бледного диска; стайка больдуруков промчалась над нами с быстротою ветра, жаворонки со звонким пением взмывали к небу, где неизмеримо выше парил орел-белокрыл. Внизу среди холмов кормились осторожные дрофы, а по камням бегали давно уже не наблюдавшиеся скалистые куропатки (Caccabis chukar pubescens [Alectoris graeca]). Нам предстояло пройти всего лишь пятнадцать верст, чтобы достигнуть превосходного колодца Мандал, куда мы стремились попасть как можно скорее. Караван экспедиции по-прежнему состоял исключительно из верблюдов. За время путешествия по пустыне все мы очень привыкли к этим животным и не ощущали какого-либо неудобства при верховой езде на наших двугорбых друзьях. Человек ко всему привыкает. Целые дни проводили мы в медленном однообразном передвижении, мерно покачиваясь из стороны в сторону. Только по утрам, тотчас по выступлении с ночевки, мы любили некоторое время идти пешком для того, чтобы согреться и размять ноги. Но вот, наконец, и долгожданный колодец! Вблизи, на вершине оригинального древнего обо, сидел сорокопут (Lanius grimmi). где-то по соседству звонко пела пустынная славочка. Мне так хотелось сегодняшний день видеть во всем оживлении, и оно было. Бивак был разбит замечательно скоро, легко, непринужденно.

Чем дальше мы продвигались на юго-восток, тем меньше было песков, тем крепче становился грунт. Местность волновалась, вздымаясь низкими грядами или отдельными холмами. На восточном горизонте виднелись горки Бичиктэ. Вблизи, по сторонам, довольно часто пестрели сухие каменные русла с бо́льшим или меньшим насаждением тограков (Populus)[107].

В прилежащих к дороге сильно разрушенных грядах выступала свита кристаллических известняков и кварцитов.

В наблюдении за всем окружающим время проходит скорее, и караван достигает своей цели – остановки у воды. На этот раз мы остановились у Алтын-булыка[108], представляющего из себя родник, обложенный высокой круглой глиняной стенкой, под защитой которой рос густой камыш, скрывавший влагу от жара. В восточно-юго-восточной части стенки имелся сток воды на небольшую илистую площадку, служившую дном бассейнчика. В этом укромном уголке держались парочка щевриц (Anthus maculatus [Anthus hodgsoni]) и куличок песочник (Limonites damacensis), оживлявшие царившее кругом безмолвие.

Около Алтын-булыка вышеописанная свита известняков сменилась широтной полосой биотитовых гранитов, образовывавших выветрелые желтые выходы, издали принимавшие вид громадных хлебов; вблизи в них можно было различить большие ниши выдувания, наиболее развитые на северо-восточной и южной сторонах.

Сопровождавшие нас алашанцы по отношению к экспедиции проявляли постоянную заботу и неустанно следили за тем, главным образом, чтобы вовремя сменять усталых животных свежими; с этою целью они то и дело уезжали к ближайшим кочевьям туземцев, которые, в свою очередь, охотно посещали наш лагерь и казались нам при этом всегда оживленными, разговорчивыми, непринужденными. Местные монголы много переняли от своих соседей – китайцев; одежда, манера себя держать, народные песни – все это носит на себе отпечаток китайского влияния. Некоторые даже, говорят, научились курить опий. Имея обычно маленькие красивые ноги, алашанские монголки представляют из-за своего оригинального одеяния очень широкие фигуры с такими же широкими головами, прикрытыми, как водится, черными накидками. Серебряные и другие, преимущественно коралловые украшения у здешних модниц также совершенно отличны от типичных северомонгольских.

Между тем, с постоянным упорством нас продолжал донимать встречный ветер; поднимавшаяся в воздухе пыль способствовала большему нагреванию атмосферы и обусловливала тяжелую духоту. Пресмыкающиеся и земноводные все чаще и чаще давали о себе знать ежедневными появлениями.

Двигаясь от Алтын-булыка в юго-восточном направлении, экспедиция через двадцать верст прибыла в урочище Чан-ганзен, где нам удалось познакомиться с одним оригинальным монголом. Питая особенное пристрастие к сынам Небесной империи, номад изменил своим древним обычаям и привычкам и поселился в обширном, по-китайски распланированном доме, обставленном многочисленными пристройками. Этот дом, или, вернее, хутор, был очень удобно расположен около ключевой площадки с несколькими колодцами и приспособлениями для водопоя гуртов скота; все говорило за то, что в прежние времена окитаившийся монгол жил весьма зажиточно – по-помещичьи, но что теперь от большого скотоводческого хозяйства осталось у него весьма немного – всего лишь двести голов баранов да яманов [козлов]. Ко мне подошел с приветствием мальчуган лет десяти или двенадцати, одетый чисто по-китайски, и, глядя на его лицо и изысканные манеры, я не хотел верить, что это не китайчонок, а монголенок. Его мать – дородная, красивая некогда женщина – по своему типу скорее подходила к монголке: как женщина, в большом значении этого слова, она крепче удерживала на себе родное, самобытное.

При ключах, окаймленных песчаными холмами, увенчанными пустынными кустарниками, обыкновенно сновали щеврицы, бледно-розовые монгольские вьюрки (Bucanetes mongolicus) и больдуруки, прилетавшие напиться; горные ласточки (Biblis rupestris) тоже вились над водой; а изредка тут же парил и сарыч. Постепенно, вместе с теплом там и сям стали показываться скорпионы и новые, не отмеченные раньше формы жуков.

С вершины соседнего холма открывался вид на пересеченный волнистый уголок пустыни; песчано-щебневая степь осталась позади; из-под осыпей местами выступали мусковитовые гнейсы; встречавшийся около дороги песок сильно блестел от примеси мусковита, а за кустарниками и камнями наблюдались скопления одной лишь слюды.

За горой Тамсык[109] свита гнейсов сменилась гнейсо-гранитами, обнаруживавшими слоистость в широтном направлении. Желая подвигаться вперед как можно поскорее, мы старались делать не менее двадцати пяти – тридцати верст в день и на пятнадцатое апреля наметили своей стоянкой дальний колодец Дурбун-мото [в переводе «Четыре дерева»], окруженный четырьмя вековыми развесистыми хайлисами[110]. В широких разветвлениях древних великанов, скрываясь среди густой зелени, гнездились коршуны, соколы (Tinnunculus tinnunculus [Cerchneis tinnunculus]) и снова появившиеся на нашем горизонте сороки (Pica pica bactriana). Здесь же любил держаться и серый сорокопут (Lanius grimmi).

В полутора верстах к юго-востоку от колодца на возвышении стояло обо, знаменовавшее собою присутствие небольшой кумирни Цаган-обонэн-сумэ, насчитывавшей в своих стенах от десяти до двенадцати лам. Постройки скромной обители скрывались за пригорком, вздымавшимся с полуденной стороны.