Звучит легко и просто – но на деле нанятым мастеровым пришлось выносить всю мебель, перебирать и стругать пол, который уйдет под обивку, только после этого класть плотный войлок и заносить сундуки, шкафы и кровать обратно. Неделя ушла полностью, от утра первого дня и до вечера седьмого. Зато на душе появилось легкое щекочущее предвкушение того, как на это отреагирует одна неназываемая гостья, когда рано или поздно войдет в эту комнату…

Съехавшиеся в Москву по призыву государя церковные иерархи собрались на Собор в Чудовом монастыре[28], совсем рядом с царским дворцом. Но, несмотря на это, две сотни саженей от своего крыльца до ворот монастыря государь Иоанн Васильевич проехал в тяжелой, богато украшенной карете, запряженной цугом шестеркой лошадей. И одет он был в этот раз не в монашеское облачение, а по-царски: сияющая золотым шитьем соболья шуба, под ней – столь же драгоценная ферязь, на голове – украшенная россыпью самоцветов шапка с песцовой оторочкой.

Басарга, пользуясь благосклонностью Иоанна, в этот раз нагло втерся в свиту, держась совсем рядом с царем. Ему хотелось увидеть позор своего врага собственными глазами. Ферязь с царского плеча и шелковая сорочка со штанами из дорогого сукна в этот раз пришлись к месту. В свите подьячий выглядел ничуть не хуже прочих царедворцев, при всей их знатности и богатстве. Несчастный же Филипп был одет просто: ношеная ряса, скуфья на понуро опущенной голове, сложенные на животе ладони крепко сжимали красный медный крест.

Палата, в которой собрались архиереи, размера была небольшого – полтораста человек вместится, не больше. В центре стоял овальный стол, за которым восседали самые старшие из архиепископов, вторым кругом размещались просто епископы, третьим – архимандриты и иеромонахи. О чем они совещались между собой – неведомо, ибо при появлении помазанника Божьего все они сразу замолчали, почтительно встав и склонив головы.

Государь Иоанн грозно осмотрел собравшихся, затем положил руку на плечо Филиппа и толкнул в сторону архиепископов и епископов простого игумена из окраинного северного монастыря:

– Вот вам митрополит!

Трехведерная медная братчина стояла на краю стола, накрытая с верхом белой пеной, пахнущей горьким хмелем и сладким липовым медом. Вокруг было наставлено изрядно мисок с соленьями и маринадами, подносов с мясом и рыбой, сластями и пирогами. Однако ничто вокруг не привлекало к себе такого внимания.

– Я ведь уже забыл, побратимы, как выглядит она, – повел плечами Илья Булданин. – Когда мы в последний раз братчину пили?

Ныне он был в сапогах, шароварах и косоворотке, поверх которой опоясался саблей.

– Давно, – ответил ему Софоний Зорин. Он тоже был в шароварах и рубахе, но только атласной.

– Уж не помню, когда мы так, вчетвером, собирались? – почесал в затылке Тимофей Заболоцкий. На нем, единственном, был надет кафтан, и пояс прятался под расстегнутыми полами. – Басарга, не скажешь, с какой такой стати государь нас всех вдруг к себе вызвал?

– Иоанн не сказывал, а спрашивать я не стал, – пожал плечами подьячий. – Повелел вас созвать и отослал.

– Лишь мы четверо знаем о его тайне, – перекрестился Софоний. – О существовании его старшего брата. Вот он нас вместе и собрал, чтобы разом прихлопнуть.

– Вечно ты страсти какие-то придумываешь, друже, – поежился боярин Заболоцкий. – Положим, не мы одни сие знаем. Да и секреты хранить умеем.

– Кто еще знал, нам неведомо, – пожал плечами боярин Зорин. – Может статься, они уже на небесах. Али договорился с ними Иоанн… А нам проще головы с плеч снести. Я бы обязательно снес.

– Хорошо, что ты не государь, друже, – ухмыльнулся малорослый боярин Булданин. – Иначе пришлось бы нам в Литву али в Крым драпать.

– Дык еще не поздно, други…

– Ты думай, чего сказываешь, Софоний. – Басарга вспомнил, что он все-таки царский подьячий. И такие беседы при нем вести негоже.

– Шучу, – мрачно оправдался боярин Зорин.

– Что хорошо, так это то, что приказ царский нас наконец-то вместе опять собрал, – расстегнул и отбросил пояс Илья Булданин. – И чужих, на диво, никого с нами нет. А казнить нас царь надумал али возвышать – дело десятое. Главное, что всех четверых.

– Ну, так чего же мы ждем? – Тимофей Заболоцкий скинул кафтан, подошел к столу. – Пусть всегда средь нас, побратимы, и хлеб будет общий, и радость общая, и слава общая, и беда одна на всех. Как эту чашу мы на всех поровну делим, так бы и судьба делилась!

Он взялся за рукояти братчины, напрягся. Сквозь влажную ткань тонкой льняной рубахи стало видно, как напряглись мышцы. Двухпудовая чаша оторвалась от стола, поднялась на высоту его роста – могучий боярин коснулся губами и стал жадно пить. Через несколько мгновений он опустил братчину обратно и отступил, отирая усы и бороду от пены рукавом.

– Ох ты! Да, крепок брат! – как всегда, не сдержали восхищения его друзья.

– Чтобы у нас всегда и хлеб, и беды, и радости, и судьба общими были… – подошел к чаше Басарга, взялся за рукояти, напрягся… Но братчина не поддалась, пришлось наклоняться к ней самому, благо хмельной мед покачивался у самого края.

– Как эту чашу на всех делим, так чтобы и судьба делилась! – подскочил к столу Илья, но, хотя за рукояти и взялся – поднимать, похоже, даже и не пробовал.

– Как чаша общая, так бы и остальное все делилось… – последним, утерев тонкие усики, к братчине подступил Софоний, но и ему в руки она не далась, пришлось пить так.

Только после шестого круга промеж побратимов братчина полегчала настолько, что Басарга начал отрывать ее от стола. Но теперь на это никто уже не обращал особого внимания. Друзья сидели за общим столом, угощаясь выставленными хозяином яствами, смеялись, вспоминали минувшие стычки и победы. И хотя соединившая их Арская башня была когда-то местом кровавого побоища, ныне о ней бояре вспоминали вовсе не с содроганием, а даже с какой-то теплотой.

– Как же так получилось, что ныне мы все по одному да каждый за себя? – удивился Тимофей. – Вроде братчину пили, в союзе над нею клялись. По обету обязаны каждую осень собираться и неделю пить без просыху! А мы уж забыли, сколько она весит и как выглядит.

– У кого служба, у кого семья, – пожал плечами Софоний.

– Ну, так мы же вместе! – сжал кулаки боярин Булданин. – Так нужно вспомнить об обете и более уж не нарушать. Снова вместе стать! Навеки!

– Как бы нас завтра государь воистину навеки вместе не свел, – мрачно ответил ему Софоний. – Подожди клясться. Утро вечера мудренее…

Государь пребывал в Москве и принял четверых бояр в думной палате кремлевского дворца, в которой до того обсуждал что-то с земскими князьями и православными иерархами. Рынды впустили побратимов еще до того, как знать разошлась, и им пришлось, поминутно низко кланяясь, протискиваться вперед между князьями, думными боярами и архиепископами. Однако слова, что услышали они от Иоанна, разом возместили все неудобства.