Именно в таком порядке, дабы было ясно, что военное поражение проистекло из политического.

Вернемся в Джелалабад. Мы едем к передовым постам оперативных батальонов МГБ и по дороге делаем небольшой крюк, чтобы взглянуть на «саркофаг». Здесь, как говорилось выше, в течение суток держала оборону группа наших советников.

Сооружение впечатляющее, и сравнить его не с чем. В сотне метров от взлетной полосы стоит глыба, сложенная из крупных бетонных блоков метра по полтора в диаметре (не буду пытаться давать точные размеры, так как боюсь ошибиться). Этими блоками со всех четырех сторон и сверху прикрыт стандартный жилой модуль, которым пользуется советская и афганская армия. Видимо, над нашей крышей положены специальные перекрытия, так как веса даже одного блока она бы не выдержала. Сооружение не имеет окон, у выхода блоки выложены изгибом, чтобы пуля или осколок не могли прямо залететь в помещение. Бетонные блоки выглядят угрюмо, тяжеловесно и устрашающе. Жилое помещение обнесено монументальной стеной: огромные металлические сетки, заполненные валунами, поставлены в два ряда.

Вокруг стены минное поле: подвешены на туго натянутых проволочках осколочные гранаты, мины заложены в землю. Все продумано. Это сооружение предназначено для смертного последнего боя, и военные инженеры потрудились хорошо. Стоять оно должно вечно, и, видимо, будет оставлено афганцами как монумент нынешней войне. У входа в «саркофаг» кто-то высыпал несколько десятков нестреляных автоматных патронов.

На военных уазиках преодолеваем несколько километров разбитой, размытой дождями, узкой грунтовой дороги и к закату попадаем на пост опербатальона. Плоский холм, за ним — ничья земля, где-то дальше противник. Розовеют на горизонте вершины гор, зеленая травка покрывает волнистую равнину. Тихо, жарко, несмотря на приближение ночи. Министр Якуби вручает отличившимся солдатам медали, спрашивает о житье-бытье. Солдаты держатся бодро, не зашуганы, но начальство есть начальство — ответы стандартны: «все в порядке», «жалоб нет» и т. п. Примечательно, что ни здесь, ни на аэродроме, ни в штабе корпуса нет никаких признаков нервозности, тревоги, неуверенности. Природная апатия и мусульманский фатализм? Фатализм в той или иной степени присущ каждому человеку независимо от того, к какой культуре он принадлежит. Вера в неотвратимость судьбы отнюдь не означает пассивного ожидания гибели. Судьбой может быть и победа, и бой, и напряженная работа, и бегство. Пожалуй, фатализма здесь нет. Есть привычная обстановка, есть известный противник — жизнь идет своим обычным чередом. Возможно, когда-то появится настроение обреченности, а может быть — победного подъема. Сейчас повседневная обыденная жизнь.

Возвращаемся в город затемно, потные и пропыленные. Но все-таки заезжаем на могилу пуштунского героя Абдул Гафар-хана. Это историческая, легендарная личность, соратник Махатмы Ганди, в свое время, до того как междоусобицы навеки разделили индусов и мусульман, носивший почетное прозвище «приграничного Ганди», поскольку район, где он вырос в крупного деятеля, издавна именовался и именуется до сих пор Сархад — «граница», «приграничье». Абдул Гафар боролся против англичан, затем противился разделу Индии, добивался создания независимого Пуштунистана. Это был тип романтического революционера, народного вождя, выдающегося трибуна, но никудышного организатора, окруженного сомнительными личностями, лишенного чувства реальности, путающегося в сетях хитроумных интриг своих противников. Гафар-хан и деятели его толка без сопротивления шли в тюрьмы, когда властям казалось, что они опасны на свободе, и столь же легко оказывались на свободе, когда уже не могли принести вреда. Они призывали людей к ненасилию, когда нужно было браться за оружие, и намекали на возможность вооруженной борьбы, когда накал страстей шел на спад. Путь Махатмы Ганди к забвению был прерван пулей убийцы. Абдул Гафар прошел этот путь до самого конца, прожив почти сто лет и скончавшись в Дели летом этого года. Его кончина заставила вспомнить полузабытое имя — сотни тысяч афганских и пакистанских пуштунов пришли проститься с ним в его родной город, где в соответствии с его волей он был похоронен. Похороны, на которых присутствовал президент Наджибулла, прошли без инцидентов, хотя поодаль от основной процессии и взлетел на воздух автобус, начиненный взрывчаткой.

Двухэтажный, давно не ремонтировавшийся дом пуст, закрыты ставни, горит над дверью тусклая лампочка, как лампада. За домом — огромный цитрусовый сад, зреют апельсины и лимоны. Покойник был скуповат, и в Джелалабаде ходила шутка, что каждое утро он лично пересчитывал на деревьях все фрукты, и если недосчитывался хотя бы одного апельсина, то проводил строгое расследование среди домашних.

Эти мелочи уйдут, забудется все второстепенное, в народной памяти останется монолитная фигура полусвятого борца за счастье всех пуштунов. С Гафар-ханом, думается, была похоронена и утопическая мечта о независимом Пуштунистане, хотя ее отголоски еще долго будут тревожить воображение пуштунских юношей и слегка беспокоить пакистанских государственных мужей.

Мир праху Абдул Гафар-хана! Такие люди украшают книгу истории.

Еще одна беседа. Вождь дружественных власти кланов племени моманд Джахангир. Он командует полком, сформированным из соплеменников, держит под наблюдением дорогу Джелалабад — Торхам, собирает подать с проезжих, имеет звание полковника и рассчитывает на генеральский чин. Джахангир, подобно большинству афганцев, разговорчив, остроумен, любит посмеяться. От кабульского и советского начальства он ждет оружия, денег и автомашин. Об этом и ведется беседа. Кое-что Джахангир выколачивает, жалуется, что обещано мало, но в душе доволен, так как вообще ничего не ожидал и просил на всякий случай. После Джахангира появляется губернатор — попрощаться. Уходить ему не хочется, однако твердость проявляют хозяева. Они приготовили ужин со спиртным, а присутствие губернатора — борца за исламское благочестие заставило бы от спиртного отказаться. После долгих рукопожатий, обниманий и лобызаний Вакиль Азам отправился восвояси.

Отлет из Джелалабад а был столь же быстрым, как и прилет. Самолет, не зажигая огней, сел, развернулся, принял на борт пассажиров и тут же взлетел. На взлете он был обстрелян, затем обстрелян еще раз. Мы этого не видели, так как стрельба шла снизу, и узнали о грозившей опасности от экипажа уже после посадки в Кабуле. В рапорте экипажа было записано:

«22:25 (время московское). Через 5 минут после взлета наблюдалась стрельба из крупнокалиберного пулемета трассирующими пулями. Самолет находился на высоте 1200 м, выполняя второй круг схемы полета. Стрельба велась на протяжении всего набора высоты.

22:46. На удалении 28 км от ВПП по трассе следования с-та с горы велась прицельная (с упреждением) продолжительная стрельба из зенитной установки разрывными снарядами».

В Кабуле было прохладно, сухо и после «парной бани» Джелалабада дышалось изумительно легко.

Парадный зал генерал-губернаторства провинции Герат огромен, прохладен, безупречно чист и завораживающе красив. Благородные колонны подпирают высокий лепной потолок, глубокая синева стен расписана кружевным хитроумным орнаментом, и золотой узор кажется отблеском азиатского солнца. Старинные миниатюры с портретами когда-то живших в Герате славных поэтов, ученых, седобородых мудрецов. Высоко под потолком каллиграфической вязью выписаны дорогие сердцу каждого мусульманина изречения из Священной книги. Знаменитые во всем мире гератские ковры заглушают шаги.