– У тебя еще что-нибудь намечается?

Томас рассмеялся:

– Тебя прямо так и тянет, что ли?

– Очень тянет.

– Ну, ты сам захотел. Конечно. Завтра может получиться. У тебя есть карманный фонарик?

– Могу достать.

– Достань. Я приду к девяти.

Желание чесаться отступило. Со вздохом я достал реквизит и без особой заинтересованности порепетировал пару часов. Было немного за восемь, когда послышался сухой хруст. С розового куста упал последний лист. Не было ничего удивительного, что через полчаса позвонила София.

Она хотела узнать, что со мной произошло, а именно об этом я и не мог рассказывать. Ее голос застал меня в каком-то таком далеком пространстве, что я не мог даже сказать, сон это или явь. Не мог вспомнить, как она выглядела, ни малейшей детали. Только когда вспомнил, что она напоминала Анну Линд, я сопоставил лицо с голосом в трубке, но это лицо было лицом самой Анны Линд.

– Это не имеет смысла, – сказал я. – Я тебя не помню.

– Что ты этим хочешь сказать, ведь прошла всего неделя…

– Именно это и хочу сказать. Я тебя не помню. Я не знаю, кто ты.

На пару секунд София замолчала. Когда снова заговорила, сдерживая слезы, произнесла:

– Ты забыл свои нарды.

У меня было смутное воспоминание о настольных играх, о том, как я сидел и играл с Анной Линд в настольные игры, но ко мне это не имело никакого отношения, поэтому я сказал:

– Оставь их тогда себе.

Теперь в трубке послышалось всхлипывание.

– Йон, что с тобой произошло?

Мне не понравилось, что она произнесла мое имя в этом ключе. Неуверенно, обращаясь с мольбой к той версии меня, которой уже не существовало.

Я сказал:

– Не звони мне больше, – и положил трубку.

Сидел, положив руки на колени, и заметил, что улыбаюсь.

Считала ли София теперь меня монстром?

* * *

* * *

Когда я на следующий день посмотрел на то, что написал в блокноте, то несколько испугался. После того как написал несколько раз первое предложение, я исписал четыре страницы версиями того же предложения, переставляя слова.

Да, я смотрел «Сияние» и знал, на что это указывает. All work and no play makes Jack a dull boy.[27] Но я не находился в бессознательном трансовом состоянии, когда исписал эти страницы, нет, я был собран и целеустремлен, как будто у меня была задача, которую надо было решить, загадка, которую я должен был разгадать.

Что испугало меня в тот раз, так это количество времени, которое я потратил на нечто, что на следующий день казалось бессмысленным. Можно было только предположить, что минувшим вечером у меня что-то помутилось в голове.

Слишком много я сидел дома и бесконечно обдумывал одно и то же. Я решил провести день вне дома. Подальше от двора, подальше от дома. Оживился, когда как следует оделся для прогулки. Надел варежки, шапку, шарф и свое шикарное пальто.

Я гулял много часов, и здесь было бы уместно описание столицы в зимнем облачении, но я никогда не стану бытописателем Стокгольма. Мне не настолько интересны здания, освещение и атмосфера. Редко обращаю на них внимание.

На льду перед Городской ратушей сидел человек и удил рыбу, а с моста Санкт-Эриксбрун я увидел человека на коньках, который скользил в сторону дворца Карлберг. Дети перед дворцом лепили снеговика и, как бы это ни показалось забавным, напялили на него корону.

В районе Слюссен я постоял и поглазел на женщину с собакой. И женщина, и собака не двигаясь смотрели на подъемник Катаринахиссен. На улице Гётгатан я заметил полицейского – он изысканно, даже почти кокетливо, ел кебаб.

Люди и их мелькающая как в калейдоскопе непостижимость на фоне безмолвного города. Я шел, держа руки в просторный карманах пальто, смотрел на людей и не старался понять, что у них на уме и почему.

Я монстр. Мне не нужно понимать.

Я шел, я был монстром и одновременно таким же, как все, и именно в этот момент это было самое подходящее чувство. Мой зуд лежал и выжидал, но я ему не поддавался. Поужинал в ресторане «Пицца Хат» на улице Кларабергсвэген. Совершенно обычный день как прелюдия к совершенно необычному вечеру. Я завершил его кражей налобного фонарика в спортивном отделе универмага «Оленс».

* * *

Когда Томас постучал в мою дверь без нескольких минут девять, я уже был одет. Бежевое новое пальто не подходило для темных делишек, но старое я выбросил, поэтому натянул на себя два свитера: верхний был зеленым как мох, и у меня была шапка того же цвета.

Первым, что сказал Томас, когда зашел и увидел меня, естественно, было:

– Привет, жаба парагвайская.

– Заткнись.

– Что ты сказал?

– Сказал, заткнись.

Томас посмотрел в пол, как будто взвешивая, следует ли ему меня послушаться или сказать что-нибудь покруче. Вместо этого он шагнул вперед и так сильно толкнул меня обеими руками в грудь, что я опрокинулся назад и упал на розовый куст. В спину через свитер впились засохшие шипы, и от боли у меня выступили слезы.

Куст опрокинулся, и пара веток прицепилась к спине там, где я лежал на полу.

– Мы такой тон не применяем, – сказал Томас. – Мы так не разговариваем. Понял?

– Это ведь ты…

– Нет, это не я. Это ты не понимаешь. И думаешь, что ты что-то из себя представляешь. Мы можем на этом сойтись?

Я засунул правую руку под спину, чтобы вытащить шипы из петель свитера, и отрезал:

– Нет.

– Что нет?

Я поцарапал ладонь и, возможно, порвал несколько петель, но освободился, поднялся и повторил: