«Едва я приехал в Петербург, как негодяи стали писать из Парижа, а другие негодяи распространять в Петербурге, что я под предлогом благодарности за прежние деяния явился выпрашивать новых; это оскорбило меня, и я тотчас же сказал себе:

— Я должен зажать рот этой сволочи.

Поэтому-то, откланиваясь Ее императорскому величеству, я представил нечто вроде прошения, в котором говорил, что прошу ее убедительнейше и даже под опасением запятнать мое сердце не прибавлять ничего к прежним милостям. Как я и ожидал, она спросила меня о причине такой просьбы.

— Это, — отвечал я, — ради Ваших подданных и ради моих соотечественников; ради Ваших подданных, которых я не хотел бы оставить в том убеждении, о котором они имели низость намекать мне, будто не благодарность, а тайный расчет на новые выгоды побудили меня к путешествию. Я хочу разубедить их в этом, и необходимо, чтоб Ваше величество были столь добры поддержать меня; ради моих соотечественников, перед которыми я хочу сохранить полную свободу слова, чтоб они, когда я буду говорить им правду о Вашем величестве, не предполагали слышать голос благодарности, всегда подозрительный. Мне будет гораздо приятнее заслужить доверие, когда я стану превозносить Ваши великие достоинства, чем иметь более денег.

Она возразила мне:

— А вы богаты?

— Нет, государыня, — сказал я, — но я доволен, а это гораздо важнее.

— Что же я могу сделать для Вас?

— Многое: во-первых, Ваше величество не пожелает ведь отнять у меня два-три года жизни, которыми я Вам же обязан, и оплатит расходы моего путешествия, пребывания здесь и возвращения, приняв во внимание, что философ не путешествует знатным барином.

На это она отвечала вопросом:

— Сколько Вы хотите?

— Полагаю, что полутора тысяч будет довольно.

— Я дам Вам три тысячи.

— Во-вторых, Ваше величество, дайте мне какую-нибудь безделицу, ценную лишь потому, что она была в Вашем употреблении.

— Я согласна, но скажите, что Вы желаете?

Я ответил:

— Вашу чашку и Ваше блюдечко.

— Нет, это разобьется и вас же опечалит; я подумаю о чем-нибудь другом.

— Или резной камень.

Она возразила:

— У меня был один только хороший, да я отдала его князю Орлову.

Я отвечал:

— Остается вытребовать его у него.

— Я никогда не требую обратно того, что отдала.

— Как, государыня, Вы настолько совестливы с друзьями?

Она улыбнулась.

— В-третьих, дайте мне одного из Ваших служащих, который проводил бы меня и доставил здоровым и невредимым в мой дом или, скорее, в Гаагу, где я пробуду месяца три ради служения Вашему величеству.

— Это будет сделано.

— В-четвертых, Вы разрешите мне прибегнуть к Вашему величеству в том случае, если я впаду в разорение вследствие операций правительства или по какой-нибудь другой причине.

На этот пункт она отвечала мне:

— Мой друг (это ее слова), рассчитывайте на меня; Вы найдете во мне помощь во всяком случае, во всякое время. Но Вы, значит, скоро уезжаете?

— Если Ваше величество позволите.

— Да вместо того, чтобы уезжать, почему вам не выписать сюда ваше семейство?

— О, государыня, — отвечал я, — моя жена женщина престарелая и очень хворая, и с нами живет ее сестра, которой скоро уже будет восемьдесят лет!

Она ничего на это не отвечала.

— Когда же Вы едете?

— Как только позволит погода.

— Так не прощайтесь же со мною; прощание наводит грусть».