Но это еще не все!

Геродот пишет, что афинские женщины, узнав о происшествии, знаками подстрекая и забирая по пути с собой одна другую, явились к жилищу Ликида и побили камнями его жену и детей.

Жену и детей! Детишки-то в чем виноваты? В том, что их папа подумал о поиске компромисса с персами? Да знали ли они вообще хоть что-нибудь об этих персах? И что разговор с ними был чем-то нехорошим, даже грозил смертью? И понимали ли малыши, как выглядит смерть? Как она страшна? В какой момент они поняли, что эти бабушки и тетеньки, вдруг собравшиеся перед их домом, принесли не сладости и виноград, а камни, которыми разобьют им головы?

Судьба Ликида демонстрирует, насколько острым и болезненным был для греков вопрос коллаборационизма с агрессором, какие сильные эмоции он вызывал. Что делать? Как себя вести? Что выбрать? Сотрудничать или сопротивляться? Разговаривать или бойкотировать? Договариваться и пробовать выжить или встать в героическую позу и сложить голову на поле брани? Трудные, бередящие раны вопросы, мучительные дилеммы.

Перед лицом этой альтернативы греки постоянно разделены, и дело не ограничивается дискуссиями и словесными перепалками. Они воюют с оружием в руках: афиняне с фиванцами, фокийцы — с фессалийцами, хватают за горло, выкалывают глаза, отсекают головы. Ни один из персов не вызовет у грека столько ненависти, сколько может вызвать другой грек — но из противостоящего лагеря или из конфликтующего с ними племени. Может быть, тут отзываются какие-то комплексы, чувство вины, воспоминания об отступничестве, предательстве, потаенные страхи, боязнь божественного возмездия?

В любом случае новые конфронтации произойдут уже скоро, в двух последних битвах этой войны — под Платеями и Микале.

Сначала — Платеи. Когда Мардоний понял, что афиняне и спартанцы не покорятся и не пойдут на уступки, он сровнял Афины с землей и направился на север, на земли сотрудничавших с персами фиванцев, где ровная местность подходила для стандартного боевого порядка персов, для их тяжелой конницы. На эту равнину, именно в районе Платей, прибыли преследовавшие персов афиняне и спартанцы. Обе армии заняли позиции друг против друга, построились и замерли в ожидании. У всех создалось ощущение, что приближается великий момент, решающий, смертельный. Текли дни, и обе стороны пребывали в тревожном и парализующем бездействии, вопрошая богов (каждая сторона — своих), настала ли та самая минута, когда можно начать битву, но каждый раз получали отрицательный ответ.

В какой-то день один из этих фиванцев, грек-коллаборационист Аттагин устраивает для Мардония пир, на который приглашает пятьдесят самых знаменитых персов и столько же замечательнейших фиванцев, усадив каждую пару перс — фиванец на отдельном ложе. На одном из них сидит грек Ферсандр, а рядом с ним — перс, имени которого Геродот не сообщает. Оба вместе едят и пьют, но наступает момент, когда философски настроенный перс спрашивает Ферсандра: «Видишь ли пирующих здесь персов и войско, которое оставлено нами в стане там на реке? — Видимо, перса мучили злые предчувствия, потому что он продолжил: — От всех этих людей, ты скоро увидишь, останется лишь горстка воинов». Слова эти он произнес со слезами. Пытаясь предупредить рыдания явно опьяневшего перса, но будучи сам трезвым, Ферсандр обращается к нему с весьма разумными словами: «Не следует ли сообщить обо всем этом Мардонию и подчиненным ему военачальникам?» На что перс отвечает трагической, но очень мудрой сентенцией: «Друг! Не может человек отвратить то, что должно совершиться по божественной воле. Ведь обычно тому, кто говорит правду, никто не верит. Многие персы прекрасно знают свою участь, но мы вынуждены подчиниться силе. Самая тяжелая мука на свете для человека — многое понимать и не иметь силы что-либо сделать».

Великое сражение под Платеями, которое закончится поражением персов и надолго определит господство Европы над Азией, предваряют мелкие столкновения, в которых персидская конница атакует обороняющихся греков. В одной из таких стычек гибнет Масистий — фактический заместитель предводителя персидского войска. При атаке отрядов конницы конь Масистия, скакавшего впереди, был поражен стрелой в бок. От боли он взвился на дыбы и сбросил Масистия. Афиняне тотчас же накинулись на поверженного врага. Коня его они поймали, а самого Масистия прикончили, несмотря на отчаянное сопротивление. Сначала афиняне, правда, не могли справиться с ним, так как он был вооружен вот как: на теле у Масистия был чешуйчатый золотой панцирь, а поверх надет пурпурный хитон. Удары по панцирю не причиняли Масистию вреда, пока какой-то воин, заметив причину безуспешных попыток, не поразил его в глаз. Так-то упал и погиб Масистий.

Теперь разгорается жаркая борьба вокруг останков, ибо останки военачальника — святыня. Отступающие персы сражаются за них, чтобы унести с собой. Но все напрасно. Побежденные, они возвращаются в свой лагерь. Когда конница возвратилась в свой стан, все войско погрузилось в глубокую скорбь по Масистию, и больше всех — сам Мардоний. В знак печали персы остригли волосы и даже гривы коней и шерсть на вьючных животных и разразились громкими воплями по покойнику. Вся Беотия огласилась звуком скорбных воплей о гибели самого уважаемого после Мардония человека у персов и их царя.

Греки же, не отдавшие труп Масистия, положили тело на повозку и возили его между рядами воинов. А на покойника стоило посмотреть из-за статности и красоты. Последнее стало причиной того, что воины покидали свои ряды и побежали посмотреть на Масистия.

Все это происходит за несколько дней до решающего сражения, которое ни одна из сторон не отваживается начать из-за неблагоприятных предсказаний. С персидской стороны прорицаниями занимается некий Гегесистрат, пелопонесский грек, но враг спартанцев и афинян. Этого-то Гегесистрата спартанцы еще до Платейской битвы схватили и, бросив в оковы, хотели казнить за причиненное им великое зло. Попав в такую беду, когда дело шло о жизни и смерти, а перед смертью его ожидали еще страшные пытки, Гегесистрат пошел на невероятное дело. Он лежал в темнице в окованной железом деревянной колодке. Ему случайно удалось завладеть принесенным кем-то в темницу ножом, и он тотчас замыслил самое смелое дело, которое когда-либо, насколько мне известно, совершал человек. Гегесистрат отрезал себе ступню, чтобы вытащить ногу из колодки. После этого он подкопал стену, так как выходы охранялись стражей, и бежал в Тегею. Ночью он шел, днем же скрывался в лесу и отдыхал, и на третью ночь благополучно добрался до Тегеи, хотя весь Лакедемон поднялся на поиски беглеца. Спартанцы были поражены отвагой узника: они видели только лежащий на земле обрубок ноги, но самого его не могли найти.

Как он это сделал?

Ведь это столько работы!

Ведь недостаточно только рассечь мышцы, надо еще перерезать сухожилия, разделить кости. Конечно, о случаях самострела мы слышим и в наше время. Говорят, что в ГУЛАГе люди порой отсекали себе кисти рук или ножом делали себе харакири… Однако всегда речь шла о том, чтобы получить освобождение от каторжной работы, попасть в больничку и там прийти в себя. Но отрезать себе ступню и побежать?