У большинства людей, рожденных и выросших в современной городской среде, познания в биологии крайне ограниченны. Они могут назвать лишь несколько распространенных видов животных, имеют смутное представление о том, чем большинство из них питается, где они ночуют, как размножаются и т. д. Те же, кто живет в лесах и джунглях, как правило, наоборот, накапливают огромный багаж точных знаний о растениях и животных. Значит ли это, что системы логического вывода, занимающиеся живыми существами, будут работать у них по-разному?

Антрополог Скотт Атран и его коллеги решили проверить эту гипотезу в ходе контролируемых экспериментов со студентами из Мичигана и гватемальским племенем ица из народа майя. Очевидные различия в объеме и многообразии биологических знаний не замедлили проявиться. Мичиганские студенты, например, определяли изображенных птиц в основном как просто «птиц». Они знали названия нескольких видов, но не могли идентифицировать их по картинке и рассказать об особенностях их поведения. Ица всегда называли конкретные виды и подробно расписывали различия между ними.

Однако все участники подразумевали, что живые существа делятся на обособленные группы с присущими каждой характеристиками и что наиболее значимые разбивки по группам происходят на уровне вида, а не таксономического ранга или разновидности. В одном из экспериментов им сообщали о новом виде птиц, который заражается некой болезнью. И болезнь, и птица были неизвестны испытуемым. Затем их спрашивали, может ли болезнь затронуть других животных, начиная от представителей того же вида, затем близкородственного вида, разных видов птиц и заканчивая млекопитающими и насекомыми. Затем аналогичные тесты проводились с упоминанием других свойств: например, испытуемым сообщали, что у определенного животного имеется определенный внутренний орган или некая особая кость и т. д. В этих случаях и мичиганские студенты, и ица реагировали примерно одинаково. Они исходили из того, что поведение внутри вида, как правило, устойчиво, но болезни могут передаваться между близкородственными видами и внутреннее устройство у представителей больших животных семейств тоже может быть схожим.[72]

С точки зрения Атрана, это подтверждает могущество таксономии как логического механизма, который человек интуитивно использует для производства интуитивных предположений о живых существах. С помощью особой системы интуитивного биологического знания человек достраивает предоставленную ему информацию. Если ему говорят: «У этой коровы случился выкидыш, когда ее стали кормить капустой», – он заключает, что то же самое может произойти и с другими коровами, но не с лошадьми или, скажем, мышами. Узнав, что у такого-то грызуна имеется селезенка, он предполагает ее наличие и у других млекопитающих, но не у червей или птиц. (Биологические умозаключения не обязательно соответствуют действительности, главное для нас – как они производятся.) Это называется расширением интуитивного принципа. Такая форма усвоения – заполнение пробелов в шаблоне, предоставленном интуитивным принципом – очень распространена. Она применяется не только к биологическим знаниям, но и к теориям личности, местным кодексам вежливости, критериям элегантности и т. д.[73]

Как же сознание «понимает», какую информацию каким системам логического вывода отправлять? В случае с коровой и капустой найдется немало данных (например, что корова была краденая, что выкидыш случился во вторник, что капуста зеленая), которые таксономической системе логического вывода просто не передаются. Пока информация о корове циркулирует по разным системам логического вывода, одни выдают некие умозаключения, поскольку поступающие данные отвечают их критериям вводной информации, а другие нет. Информация рассматривается в зависимости от того, найдется ли способная что-то извлечь из нее система логического вывода.

Можно пойти еще дальше и сказать, что информация, существующая вокруг, воспринимается с точки зрения умозаключений, которые способны произвести на ее основе разные системы логического вывода. Общее свойство систем логического вывода, особенно самых абстрактных, которые и обслуживают религиозные представления, – то, что они обусловлены релевантностью. Первыми эту идею сформулировали Дэн Спербер и Дейрдре Уилсон, исследовавшие устное общение, однако и для понимания, как происходит усвоение культурной информации, она оказалась очень полезна.

Устное общение между людьми – это не расшифровка кодов. Любое высказывание может быть истолковано множеством разных способов, и задача слушающего (точнее, мозга слушающего) – вычислить оптимальное толкование, представив себе, что говорящий намеревался донести. В целом это возможно, если выбранное толкование порождает больше умозаключений, чем другие, либо требует меньше логических шагов или и то и другое. Если еще более обобщенно, оптимальное толкование – то, у которого коэффициент «умозаключения / логические шаги» выше, чем у других возможных толкований.

Технические аспекты теории релевантности нам сейчас не важны. Главное, что принцип релевантности достаточно наглядно демонстрирует, как та или иная информация культурного характера оказывается более успешной при отборе. Некоторые типы культурных данных усваиваются легко, поскольку соответствуют интуитивным ожиданиям. В этом случае усилия по производству умозаключений, требующиеся для усвоения данного материала, минимальны. Если вам скажут, что пудель – это порода собаки, вам не составит труда «обработать» данный факт, поскольку у вас уже имеется и работает описанная Атраном система «объединение живых существ в классы».

В области сверхъестественных представлений это тоже проявляется довольно четко. Как я уже упоминал во второй главе, набор шаблонов не так уж велик. Воображение отдельного человека вполне может выходить за пределы этого набора, но идеи, не соответствующие ни одному из шаблонов, как правило, встречаются лишь в периферийных верованиях, а не в основной доктрине, а также в малоизвестных богословских учениях, а не в общепринятых. Идеи, сконструированные по шаблонам, формируются системами логического вывода, управляемыми релевантностью. Вам сообщают, что в лесу незримо присутствуют усопшие, и ваша система интуитивной психологии производит всевозможные умозаключения относительно того, что им известно и чего они хотят, подразумевая сходство их сознания с вашим. Вам сообщают, что эта статуя вас слушает, и вы тут же делаете умозаключения, которые система интуитивной психологии допускает. Поэтому нет ничего удивительного в том, что идеология сверхъестественного строится на образах невидимых божеств с обычным сознанием, а не невидимых божеств с дискретным способом существования.

Нам хочется думать, что мы придерживаемся определенных идей или верований, потому что это в наших интересах, потому что это рационально, потому что они дают адекватное объяснение происходящему вокруг, потому что формируют целостное мировоззрение и т. д. Однако ни одна из этих трактовок не объясняет того, что мы в действительности наблюдаем в человеческой культуре. Предположение, что передача культурных ценностей управляется релевантностью, выглядит куда более вероятным. То есть идеи, «возбуждающие» больше систем логического вывода, больше соответствующие ожиданиям и дающие более обильный урожай умозаключений (или все это одновременно) имеют и больше шансов быть усвоенными и переданными, чем материал, в меньшей степени соответствующий шаблонам ожиданий или не порождающий умозаключений. Определенные культурные представления имеются у нас не потому, что они логичны или полезны, а потому, что наш мозг в силу специфики своего устройства не может не порождать их.