вспышка, и ты тут же теряешь сознание. Не нужен ни газ, ни укол, ни молот. Абсолютно без боли. Однако никому не хочется испытать это снова. Ты… меняешься. Забываешь что-то. Это словно, — он прижимает руки к вискам и зажмуривается, — словно этот разряд запускает безумное призовое колесо с образами, чувствами, воспоминаниями. Ты знаешь такие колеса: зазывала берет плату и жмет кнопку. Дзинь! Сверкают лампочки, играет музыка, и номера летят вихрем по кругу, и ты можешь выиграть, а можешь проиграть, и тогда плати снова. Плати дяде за новый кон, сынок, плати.

— Потише, Хардинг.

Открывается дверь, выкатывается каталка с телом под простыней, и техники уходят выпить кофе. Макмёрфи запускает пальцы в волосы.

— У меня что-то все это никак в голове не укладывается.

— Что именно? Лечение электрошоком?

— Ну да. Нет, не только. Все это, — он обводит кругом рукой. — Все, что здесь творится.

Хардинг касается колена Макмёрфи.

— Не тревожь уставший разум, друг мой. По всей вероятности, тебе нe стоит переживать насчет ЭШТ. Эта процедура почти вышла из моды и применяется лишь в крайних случаях, когда исчерпаны другие средства, как и лоботомия.

— А лоботомия — это когда урезают часть мозга?

— И снова ты прав. Ты весьма поднаторел в жаргоне. Да, урезание мозга. Кастрация лобных долей. Полагаю, если она не может отрезать кое-что ниже пояса, отрезает выше глаз.

— Ты про Рэтчед?

— Еще бы.

— Не думал, что слово медсестры имеет вес в таких вопросах.

— Еще как имеет.

Макмёрфи, похоже, надоело говорить об электрошоке и лоботомии, и он снова переводит разговор на Старшую Сестру. Спрашивает Хардинга, что, по его мнению, не дает ей покоя. Хардинг, Скэнлон и еще некоторые говорят каждый свое. Судят и рядят, в ней ли корень всех бед, и Хардинг говорит, что по большей части — в ней. И почти все с ним соглашаются, но Макмёрфи уже не очень в этом уверен. Он говорит, что думал так одно время, но теперь уже не знает. Говорит, что сомневается, чтобы что-то всерьез изменилось, если убрать ее; говорит, что вся эта катавасия объясняется чем-то большим, и пытается определить, чем именно. Но в итоге сдается, не в силах выразить свою мысль.

Макмёрфи не знает, но уже чует то, что я понял давным-давно, — что это не одна Старшая Сестра, а целый Комбинат, раскинувший сеть по всей стране; вот главная сила, а сестра просто занимает одну из командных должностей.

Ребята не согласны с Макмёрфи. Они говорят, что знают, в чем проблема, и принимаются спорить об этом. Так и спорят, пока Макмёрфи их не перебивает.

— Охренеешь с вами, — говорит Макмёрфи. — Только и слышу одно сплошное нытье. Насчет сестры, персонала, больницы. Скэнлон хочет разбомбить всю эту лавочку. Сифелт винит лекарства. Фредриксон винит свою семью. Что ж, вы просто ищете виноватых.

Он говорит, что Старшая Сестра не более чем желчная, бессердечная старая грымза, и все эти попытки заставить его бодаться с ней — полная лажа; никому от этого лучше не будет, особенно ему. Даже если удастся ее сковырнуть, это не вытравит настоящей, глубинной заразы.

— Ты так считаешь? — говорит Хардинг. — Тогда, раз ты стал вдруг таким сведущим в вопросе душевного здоровья, в чем проблема? Что это за глубинная зараза, как ты остроумно выразился?

— Говорю же, старик, не знаю. Я с таким еще не сталкивался. — С минуту он сидит молча, вслушиваясь в гудение из кабинета рентгена, затем говорит: — Но если бы все было так, как ты говоришь, если бы это была, скажем, просто старая медсестра с ее половыми заскоками, тогда все ваши проблемы можно было бы решить, просто хорошенько отодрав ее, разве нет?

Скэнлон хлопает в ладоши.

— В точку! Именно. Это по твоей части, Мак. Ты тот жеребец, которому такое по плечу.

— Нет уж, сэр, увольте. Не на того напали.

— Почему нет? Я думал, ты альфа-самец, со всеми твоими амурами.

— Скэнлон, браток, я собираюсь держаться как можно дальше от этой старой стервятницы.

— Я это заметил, — говорит Хардинг, улыбаясь. — Что между вами такого случилось? Ты же одно время прижал ее к канатам, а потом отпустил. Нашло внезапное сострадание к нашему ангелу милосердия?

— Нет; я выяснил пару вещей, вот и всё. Поспрашивал в разных местах. Понял, почему вы все так ей жопу лижете, лебезите перед ней и позволяете раскатывать себя. Я допер, как вы меня использовали.

— Да? Это интересно.

— Интересно — не то слово. Мне интересно то, что вы, пройдохи, не сказали мне, чем я рискую, накручивая ей хвост. Если она мне не нравится, это еще не значит, что я готов доставать ее, чтобы она накинула мне лишний год к моему сроку. Иногда приходится спрятать гордость и держать ушки на макушке перед старой начальницей.

— Что ж, друзья, вам не кажется, что слухи, будто мистер Макмёрфи подчинился правилам, чтобы увеличить свои шансы выйти на волю пораньше, небезосновательны?

— Ты понимаешь, о чем я, Хардинг. Почему вы мне не сказали, что она может держать меня здесь, сколько ей вздумается?

— Что ж, я забыл, что ты на принудительном лечении. — Хардинг усмехается, и его лицо складывается посередине. — Да. Ты становишься хитрецом. Как и все мы.

— Станешь тут хитрецом, черт возьми. Почему это я должен распинаться на этих собраниях из-за всяких мелочей, вроде того, чтобы спальню не закрывали или не забирали сигареты? Сперва мне было невдомек, чего вы ко мне потянулись, словно я какой спаситель. А потом случайно узнал, какую власть имеют медсестры над тем, кого и когда выпускать. И я чертовски быстро поумнел. Я сказал себе: «Ну и ну, эти скользкие ублюдки надули меня, сбагрили свою ношу. Это надо же, надули старину Р. П. Макмёрфи». — Он откидывает голову и усмехается всем нам. — Что ж, ничего личного, но вы понимаете, ребятки, видал я это в гробу. Я хочу выбраться отсюда не меньше вашего. И так же рискую, дразня старую стервятницу, как и вы.

Он усмехается и подмигивает Хардингу и тычет его в ребра большим пальцем, давая понять, что тема исчерпана и он ни на кого не в обиде. Но тут Хардинг говорит:

— Нет. Ты рискуешь больше, чем я, друг мой.

Хардинг снова усмехается, проказливо