– Я вызвал тебя не для битвы. И не для того, чтоб обуздать…

Симон понимал, что говорит глупости. Человеческая речь для демонов – пустое сотрясение воздуха. Но хранить молчание было еще глупее.

– Если ты создан, чтобы звучать, я хочу услышать.

Рокот усилился, наливаясь мощью.

– Звучи же! Звучи для меня!

Демон шагнул ближе, навис над жертвой. Рев Шебуба оглушал, лишая воли и туманя мысли. Симон Остихарос улыбнулся в ответ. Руки мага крыльями взмыли к потолку. С губ слетели властные слова, рождая в душе чувственный отклик. Повинуясь воле старца, камера подернулась рябью, как гладь озера под рассветным ветром. Кровь, пролитая Симоном, ударила с пола черным дождем. В струях мелькали искорки и крупинки камня. Дождь заплясал вокруг мага и демона – быстрее! еще быстрее! – заключив их в кровавый кокон. Мир вне кокона стремительно гас, истончался и мерк, подергиваясь мглистым туманом. Пол под ногами исчез, исчезли стены и факелы. Кокон выпал из тварного мира в безвременье, проваливаясь все глубже, сквозь ничто и нигде, без формы и названия. Минула вечность, и еще одна. Наконец пустоту заполнили переливы света, что пронизывал собой все, ничего не освещая. Маг и демон достигли Мерцающих Слоев Иммутара.

Холл геенны? Обитель демонов в их истинном облике?

Скрипторий Ушедших?

– Звучи для меня, Шебуб!

Здесь у Симона не было рта, чтобы произнести эти слова. Он был – мысль и дух, воля и пламя. Шебуб здесь не имел ушей, чтобы слышать, но он услышал и отозвался. Пожираемый демоном заживо, маг творил величайший подвиг в своей жизни – Симон не сопротивлялся. Это оказалось самым трудным. Весь опыт, все существо Пламенного, вся ярость его огня восставали против бездействия. Слабость – смерть! Демон – враг! Сражайся, прах тебя побери! Дерись, или умрешь! Справиться с собой было стократ тяжелей, чем справиться с демоном.

Укротить жажду боя. Сдаться. Позволить…

Симфония ярчайших, сверхчеловеческих страстей поглотила старца. Лишила собственных чувств и мыслей, паводком снесла последние барьеры, которые воздвиг тот, прежний Симон, не желающий сдаться без борьбы. Шебуб покончил с добычей, переварил ее, сделав частью демонической сущности. Чужое звучание разметало Симонову личность мириадами песчинок в неистовстве вихря. Гнев содрогался мраморной поступью барабанов, ненависть лилась темным ядом басов, а решимость взвивалась к небу крещендо труб и «гидры». Похоть плела сети из хора виол и лютен, капель арфы возносила эту низменную похоть до вершин божественной любви – и рушилось вниз острое, как нож, стаккато: неминуемая боль утраты.

Утрата.

Потеря себя.

Симона больше не было. Яркость и глубина переживаний уничтожили Симона Остихароса. Кипение страстей полностью растворило его – так мастерство виртуоза поглощает слушателя без остатка. Скорбная кода – вот-вот отзвучит и она, и от мага не останется ничего. Разве что бренная оболочка – там, в далеком тварном мире – пустая и бесполезная.

Все.

Финальный аккорд.

* * *

– Вдова, – сказал Симон. – Черная Вдова.

Маг стоял в камере – один. Демон исчез. Отзвучал, завершился; вернулся в ад. Симон знал: Шебуба можно призвать снова. Искупаться в животворном гейзере. Главное – уйти из тварного мира и не сопротивляться. Сердце, омытое музыкой Ушедших, билось сильно и ровно. С чувств, огрубевших за долгие годы, наждаком содрали коросту. Чувства, подумал Симон. Основа магии. Я словно родился заново; я сильнее, чем был вчера.

– Вдова предлагала мне то же самое. Впустить в себя, сделать своей частью. Частью знания? Я называл это: пожрать. И бился до последнего всякий раз, потому что моя природа – сопротивление. Я отторгал Черную Вдову, и в итоге она отторгала меня. Великий Митра! Так ученик поглощается авторитетом учителя. Теряет прежние взгляды и привычки, навыки и умения… Закончив обучение, он рождается заново – выбирается из учителя, разрывая пуповину, восстанавливается на более высоком уровне. Карши был таким. Он принимал без сомнений все, что я говорил или показывал. Если бы я не накормил мальчишку страхом так, что его начало рвать от магии! Я, вернувшийся из Шаннурана; доверху полный своего собственного страха. О, я помню это до сих пор! Вдова пожирала меня, я упирался, и все начиналось опять, день за днем…

Лицо старца побелело, губы затряслись:

– Неужели Вдова звала меня в ученики?

Стылые пальцы ласкали лицо. Невесомые, бесплотные, они касались щек и лба с вкрадчивой нежностью. Так Смерть примеривается к очередному любовнику, прежде чем заключить его в ледяные объятия и унести в свое царство, откуда нет возврата – что бы там ни болтали некроманты…

Мгла беспамятства лопнула, истаивая клочьями тумана. По телу Тобиаса Иноходца прошла судорога. Маг-калека отчаянно вскрикнул, закашлялся, отмахнулся от Костлявой, мазнув себя ладонью по лицу. Ладонь была шершавой, как наждак, и Тобиас окончательно вернулся к жизни. Резко открыл глаза, зажмурился от слепящей белизны, ворвавшейся под веки.

Вздрогнул, ощутив на щеке холодное и мокрое.

Снег. Всего лишь снег! С неба, кружась, летели пушистые мухи. Роились, закручивались в вихри. Грядет метель, понял Иноходец. Он хрипло расхохотался. Хвала Митре! Я жив! Но что, Даргат побери, тут произошло?! Барьер крови исчез. Земля, прогретая чарами, быстро остывала – зима спешила взять свое. Тобиас заворочался, пытаясь встать. С третьей попытки ему это удалось. Мага качнуло, но знакомые сильные руки вовремя поддержали сзади, не дав упасть.

– Я здесь, хозяин! Вот, наденьте. Не лето, чай…

Верный Феликс накинул на плечи Тобиасу плащ на беличьем меху. Иноходец сделал несколько глубоких вдохов-выдохов. Морозный воздух прочистил мозги. Маг мотнул головой, уперся в землю здоровой ногой и деревяшкой. Его наконец перестало шатать, как на корабле в шторм.

– Все, отпусти. Кыш, говорю!

Слуга – крепыш средних лет с торсом-бочонком, лапами кузнеца и физиономией пройдохи – отступил на пару шагов. Замер в ожидании приказов, готов в любой миг прийти на помощь хозяину. Тобиас же боролся со слабостью. Казалось, по магу пробежало стадо ригийских олифантов. Все тело было – один тупо ноющий кровоподтек. Слабость, раздрай и головокружение. В животе бурчало; там ворочался клубок скользких червей. Дико зудела утраченная нога, чего с Иноходцем не случалось уже лет двадцать. Но главное – в нем почти не осталось магии, волшебной силы, что давно проникла в плоть и кровь Тобиаса, пропитала его насквозь. Маг ощущал себя голым и беспомощным, как при рождении.

Он огляделся. Кругом стонали и кряхтели собратья по Высокому Искусству. С трудом поднимались на ноги: кто сам, кто при помощи слуг. Осмунд, кособочась, с перекошенным от ужаса лицом, бормотал проклятия. В рыжей шевелюре Осмунда блестели нити седины, зато в снежно-белой бороде пробилась красная медь. Голова Н’Ганги гудела, распухая пчелиным роем и вновь уплотняясь. Газаль-руз изрыгал чудовищную брань, от которой небо должно было рухнуть на землю, а земля – превратиться в кипящую лаву. Поодаль, ближе ко входу в башню Красотки, сидел в подмерзшей луже и пялился в небо Амброз Держидерево. Тобиас проследил за взглядом Амброза, но ничего не увидел в вышине, затянутой дерюгой туч.