– Да кто вы хоть такие? Разве предъявлять при задержании документы уже не обязательно?

– Особо опасным преступникам уже не обязательно, – критически осматривая Кондакова, пояснил старший опер. – Мы тебя вообще могли на месте пристрелить и остаться чистыми перед законом.

– Кто это, интересно, признал меня особо опасным преступником? Не вы ли сами?

– Не важно. Сведения у нас самые точные. Законопослушные граждане с собой такие штучки не носят. – Он приподнял пакет с пистолетом повыше.

– Как штатный оперативный сотрудник имею полное право носить при себе табельное оружие, – огрызнулся Кондаков. – Свяжитесь с капитаном Цимбаларем, номер которого имеется в памяти моего сотового телефона. Он вам всё подробно разъяснит.

– Рады бы связаться, да только где этот телефон? – заулыбались опера. – Может, в воротнике зашит, как у Джеймса Бонда? Ты нам, батя, уши не шлифуй. Видели мы фуфломётов и мудрее тебя.

Скованными руками Кондаков похлопал себя по правому карману пиджака, где для мобильника имелось особое отделение, и убедился, что там пусто. А он-то ещё удивлялся, почему за целый день ни Цимбаларь, ни Людочка так и не справились о его здоровье!

Ситуация продолжала ухудшаться и, как говорится, пахла уже не керосином, а парашей. За себя Кондаков не боялся, но под угрозой могла оказаться вся операция. Приходилось предъявлять козыри, предназначавшиеся для совсем другой игры.

– Моя фамилия Кондаков. Звание подполковник, – гордо сообщил он. – Мою личность может подтвердить заместитель начальника шестого отдела Главного управления ФСБ по городу Санкт-Петербургу и Ленинградской области полковник Поспелов.

– А с папой римским ты случайно не знаком? – с лукавой улыбочкой осведомился опер.

– Встречались однажды, – кивнул Кондаков, что, кстати говоря, было истинной правдой. – Хотя и давно, когда он являлся обыкновенным краковским архиепископом.

– Тогда всё ясно, – сказал опер. – Выходит, нас не обманули, предупреждая, что ты склонен к мистификации и шарлатанству. Но с нами этот номер не пройдёт, предупреждаю заранее… Полезай в машину!

К ним уже подкатила видавшая виды «Волга», имевшая на бампере общегражданский номер Ленинградской области (на такие детали Кондаков всегда обращал внимание), и опера дружно приняли позы цирковых служителей, собирающихся загнать в клетку разъярённого тигра.

– Только без рук! – предупредил Кондаков. – Я сам сяду.

Но ему, конечно же, не поверили и стали запихивать на заднее сиденье, хотя в этом не было никакой необходимости. В азарте борьбы кто-то из оперов так нажал Кондакову на голову, что едва не свернул ему шею. В салоне машины его плотно стиснули с двух сторон, напомнив тем самым о недавней давке в электричке.

Наконец-то Кондакова осенило – вот где, оказывается, очистили его карманы!

Чтобы маршрут следования остался для задержанного тайной, на самые глаза ему надвинули чужую, пахнувшую дешёвым одеколоном шляпу. Впрочем, ориентироваться в пространстве сие обстоятельство Кондакову ничуть не мешало – соответствующий опыт, слава богу, имелся. Прежде его похищали – и на машинах, и на мотоциклах, и на катерах, и даже на верблюдах. А кроме того, город Пушкин это вам не предгорья Гиндукуша и не пустыня Намиб. Тут дорогу назад и слепой найдёт.

Сначала «Волга» развернулась и проехала в обратном направлении примерно с километр (расстояние легко было считать по собственному пульсу, соотнося его с дозволенной в городе скоростью), потом повернула налево, немного постояла перед светофором (где-то рядом стучали отбойные молотки) и рванула дальше, на дистанции в четыре километра последовательно совершив один правый и два левых поворота.

Не вызывало сомнения, что они по-прежнему находятся в черте города. Это подтверждали еле слышные гудки электричек и отзвуки классических мелодий, доносившиеся из Александровского парка. Окажись сейчас в распоряжении Кондакова карта, пропечатанная в путеводителе, и он безошибочно указал бы весь путь следования.

Между тем «Волга» остановилась. Его под руки вывели из салона и, не давая поправить шляпу, втолкнули в какое-то помещение, отвратно пахнущее так называемым казённым домом, то есть смесью ароматов хлорки, бумажной пыли, сигаретного дыма и мышей, усадили на жёсткую скамью с низкой спинкой, а затем где-то совсем рядом лязгнул металлический засов, словно бы салютуя этим звуком долгожданному гостю.

Здесь Кондаков резким движением головы сбросил шляпу, и ему никто не помешал – значит, прибыли на место назначения.

В нескольких метрах от лавки находилась решётка, составлявшая как бы переднюю стенку загончика, в просторечье именуемого «зверинцем» или «обезьянником», а в глубине помещения мелькал милиционер в форме, которого всё время куда-то вызывали, то телефонными звонками, то окриками.

Слева от Кондакова сидел мужчина с накануне разбитой и уже начавшей подживать физиономией (сейчас его одновременно мучили и укоры совести, и похмелье), а справа – девица с бессмысленным взором, вдобавок ещё постоянно икавшая.

Людей, доставивших сюда Кондакова, видно не было – то ли они ушли докладывать руководству об успешно проведённой операции, то ли звонили куда-то, наводя справки о задержанном.

Просидев без дела минут тридцать, Кондаков обратился к милиционеру, в очередной раз вернувшемуся на своё место:

– Да вы хоть наручники с меня снимите! Куда я отсюда сбегу?

– До особого распоряжения не велено, – ответил милиционер. – Кто надевал, тот и снимет.

– А когда меня на допрос вызовут?

– Завтра, завтра… Скоро пойдёшь в камеру, отдохнёшь спокойно. Утром всё выяснится. – Милиционер вновь устремился на чей-то начальственный зов.

Предложение, можно сказать, было заманчивое, отдохнуть не помешало бы, но проблема состояла в том, что Кондаков не собирался оставаться здесь ни до завтра, ни до послезавтра, ни даже до вечера. Его ущемлённая профессиональная гордость требовала сатисфакции, причём немедленной. Сейчас ветеран чувствовал себя так, словно за плечами было не шестьдесят, а самое большее сорок лет и от его решительных действий вновь зависела судьба революции – то ли ангольской, то ли афганской, то ли перуанской.

Кондаков бесцеремонно залез в причёску девицы, неподвижной, словно кукла, отыскал там заколку и, держа её в зубах, легко открыл наручники.

– Урок первый, – сказал он, обращаясь не столько к соседям по камере, сколько к мышам и тараканам, забившимся в щели. – Наручники следует накладывать исключительно на вывернутые за спину верхние конечности.

Затем Кондаков хорошенько встряхнул девицу и тоном, не допускающим возражений, приказал: «Кричи!»

Не меняя выражения лица, она жутко и пронзительно завыла, словно волчица, угодившая в капкан. Когда в дальнем конце коридора послышались быстрые шаги возвращающегося милиционера, Кондаков взвалил воющую девицу на побитого мужика и вместе с ним рухнул на дощатый пол, повидавший на своём веку не меньше горя, чем знаменитая Стена Плача.