С Петровским было одновременно все и проще и сложнее. Домны, после многочисленных переделок, окончательно запустили и выдали чугун приемлемого качества еще в шестьдесят шестом. Месторождения, что нужных для кокса углей, что железной руды, были буквально рядом. Даже добычу налаживать не было необходимости. Местные жители охотно везли и то и это по смешным ценам. Тем более, каково же было мое удивление, когда узнал, что уже в шестьдесят восьмом печи погасили, а завод готовили к выставлению на торг. И — не сомневаюсь — легко бы раздербанили и продали по частям, если бы не трагические события в Париже и добровольное отречение Александра Освободителя. Конечно же, я приложил немало усилий, чтоб не дать нужному Отчизне делу пропасть. Благо удалось найти и уговорить продолжить занятие любимым делом инженер-полковника в отставке Летуновского. Пятов еще изъявил желание поучаствовать. Скучно ему в Сибири стало. Все налажено, все работает как бы само собой. Тоска и грусть для истинно пытливого ума.

Диверсант, едрешкин корень. Пятов решил сделать завод идеальным, а Летуновский, будто зачарованный, сибирскому гостю в рот смотрит. И отчеты составляет, гад такой! Да слова все такие правильные, что и не поспоришь. И вроде бы что-то у них там стало получаться. Стабильности только нет. То сырое железо у них выходит, то сталь. А раз нет надлежащего качества, то и заказы им пока опасаюсь передавать. А их эксперименты мне в три сотни тысяч ежегодно обходятся. И ведь терплю. Потому что тоже хочу идеальное предприятие. Ну и еще утереть нос «Новороссийскому обществу каменноугольного, железного и рельсового производства» во главе с Джоном Юзом хочется.

Так эти два… две увлекающиеся натуры понаделали мне пушечных стволов. На полигонах Ораниенбаума они и после пяти тысяч выстрелов признаков растрескиваний не выказали. И этот нежданный подарок здорово бы пригодился военному ведомству, кабы стволы не были выделаны под принятый во Франции калибр. И было их все же не так много, чтоб затевать под них производство боеприпасов. Так бы и лежали стальные трубы без дела, если бы мне в голову однажды не пришла мысль, что России здорово бы пригодилась полыхающая в Европе война, в которой бы мы не участвовали.

Нужно признаться, той махиной, что выстроили английские инженеры, я владел, как бы, не полностью. Даже и контрольного пакета в моих руках не было. Заправляли там, по большей части подданные британской королевы, скрупулезно отчисляя прибыль акционерам, и получая взамен все новые и новые концессии на производство бессчетных верст рельс.

В нашем с Наденькой, так сказать — инвестиционном портфеле нежно хранилось целых двести класса «А» акций Юзовского завода. Бумаги эти считались предельно надежными, росли в цене, даже не смотря на всевозможные, случавшиеся в мире, кризисы, и полагались нами неким неприкосновенным запасом. Подушкой безопасности, на случай пришествия совсем уж черных дней. Так что, признаться, подряд на поставку железных листов для строящихся в Николаеве миноносцев, интересовал меня мало. Совсем не интересовал, если честно. Но спрашивал я главного военно-морского администратора Империи совсем о другом.

У этой истории выросли уже могучие корни. Не все из тех господ, кто шестнадцатого декабря одна тысяча восемьсот шестьдесят шестого года собрались в парадном зале министерства иностранных дел, ныне можно сыскать среди живых. В этот самый день я праздновал в Томске Герочкин тридцать первый день рождения и понятия не имел, что в Петербурге решается судьба Русской Америки.

Да-да. Как бы это удивительно не звучало, но возведение англичанами металлургического комбината в Донбассе оказалось напрямую связано с изменением морской доктрины. Но началось все с того дня, и касалось в первую очередь одной шестой части огромной Российской Империи.

Совещание в МИДе было настолько секретным, что кроме пятерых участников, из зала были удалены секретари и помощники. По этой же причине, никаких протоколов встречи не велось, и мне вообще стало о нем известно только из рассказов Никсы, которому об этом важном событии доносили и отец, император Александр, и великий князь Константин. Потом уже и адмирал Краббе в приватной беседе, под рюмку чая, высказывал свое к тому отношение.

Итак, час дня. Парадный зал министерства, и пять человек: князь Горчаков, министр финансов Рейтерн, тогда еще вице-адмирал Краббе, великий князь Константин, и император Александр Второй. На повестке дня всего один вопрос: ответ Империи на озвученное через посланника, барона фон Штёкля, предложение правительства САСШ о продаже Аляски.

Тут самое время будет сказать пару слов о личности собственно непосредственного исполнителя принятого на совещании решения. О австрийском бароне, рожденном в Стамбуле от союза их милости Адреаса фон Штёкль и Марии Пизани, дочери итальянского переводчика на службе в российском посольстве в столице Блистательной Порты, Николаса Пизани. Об Эдуарде Андреевиче Стекле, с пятидесятого года подвязавшегося при русском после в Вашингтоне, Александре Андреевиче Бодиско, а с пятьдесят четвертого, после смерти покровителя, и занявшего его место.

Уже интересно, не правда ли? Очень уж сильно напоминает биографию небезызвестного в мою первую жизнь, Остапа Ибрагим-Оглы Бендера. И, кстати говоря, Эдуард Штёкль, будучи женатым на американке, дочери одного из конгрессменов, являлся постоянным партнером по игре в карты с госсекретарем американского правительства, господином Уильямом Стюардом. Так что половина сделки была, что называется, в кармане. Оставалось дело за малым: убедить государя передать заокеанскому потенциальному союзнику против Великобритании права на принадлежащие Империи по праву первооткрывателя земли.

Горчаков и князь Константин полностью поддержали идею. Рейтерна позвали, чтоб он измыслил какую-нибудь систему гарантий в получении средств после продажи. Страна, после Крымской катастрофы была вся в долгах, как в шелках, и вырученные деньги могли тут же уйти кредиторам. Или еще того пуще, американцы, тоже не испытывающии переизбытка средств в истощенной гражданской войной стране, могли существенно затянуть оплату. Что и вовсе принизило бы престиж русской императорской фамилии. А посему, мнением министра финансов никто и не интересовался.

Вице-адмирал признался лишь, что в настоящее время не в силах обеспечить безопасность заокеанских владений, буде война с Британией разразится вновь. Но для ушей членов императорской семьи, это звучало абсолютно по иному. Одно дело, когда Держава, хоть и впервые за тысячелетнюю свою историю, добровольно отторгнет ненужные ей земли, и совсем другое, когда их попросту отберет кто-то более сильный. Удар по престижу вышел бы колоссальный. Вплоть до временного исключения России из «клуба» Великих Держав.

Это решило дело. Тем более, что основной кредитор императорской фамилии, английский банкир Ротшильд, через коллегу по ремеслу Рейтерна, довел до царя