В те дни я особенно остро почувствовал, что я чужой. Все знали друг друга давно, десятилетиями, вместе снимались в фильмах, участвовали в фестивалях, имели учеников, которые обязаны поддерживать своих учителей. И в их среде вдруг оказался парень из Псковской губернии, из сельца Красногородское, который был запрограммирован на службу в армии, на работу шофером, плотником, трактористом после возвращения из армии. При определенном упорстве мог, конечно, закончить заочно институт, стать инженером и строить коровники и сельские магазины.

И я еще раз пожалел, что нет рядом Афанасия. Он дал бы четкое определение ситуации. Я попытался вспомнить, что он говорил о Классике. «Он трус. Я тоже не храбрец, но я предложил системе свои правила, и система эти правила приняла. А он сразу лег под систему. Он патологически боится власти. Сделал один хороший фильм. Если человек не полная бездарь, он может снять один хороший фильм или написать одну хорошую книгу. Классик — это когда много фильмов или много книг. Второй его фильм — полная неудача. Третий фильм он снимать не рискнул. Заседал в комиссиях и преподавал. И остался классиком. Он, как Бобби Фишер, стал чемпионом мира и перестал играть. И остался чемпионом, которого никто не победил».

И я вдруг понял, что я сделаю. В день, когда у Классика были занятия в его мастерской, я пришел в кабинет режиссуры заранее. Классик поздоровался со мною почти радостно. В последние недели он выказывал мне подчеркнутую доброжелательность. Он просчитывал последствия. Никто не упрекнет его в предвзятости. Он приглашал меня в свою мастерскую, спрашивал мое мнение о курсовых режиссерских работах и соглашался с моим мнением. После занятий он сказал, чтобы слышали студенты:

— Через год я буду набирать новую мастерскую. Не хотели бы со мною поработать?

— Конечно, хотел бы, — сказал я.

— Вернемся к этому разговору ближе к набору, — пообещал Классик.

На какое-то мгновение я почти поверил ему.

— Пошли на мои занятия, — пригласил меня Классик.

— С удовольствием, — ответил я. — Но могли бы вы уделить мне несколько минут для приватного разговора?

— Давай поговорим, — согласился Классик. Мы вышли из кабинета, прошли в конец коридора, к окну.

— Я знаю, вы решили завалить мою диссертацию, — начал я.

— Не я, — ответил Классик. — Ученый совет завалит. Очень плохие внешние отзывы. Примитивная, никому не нужная диссертация.

Я ожидал, что Классик начнет отказываться и уверять, что все совсем не так. Я не был готов к такому мгновенному признанию.

— За что вы меня не любите? — спросил я, по усмешке Классика уже понимая, какой ответ получу.

— За бездарность, — ответил Классик. — И актер вы никакой, и преподавать вам противопоказано. Вы темный, малограмотный провинциал. Поезжайте в свою Псковскую губернию, попробуйте поступить в местный театр и играйте там роли председателей колхозов. Вы и фактурно этому подходите. Пока я в институте, вы на моей кафедре преподавать не будете, даже если и защитите диссертацию в другом месте. Если еще есть вопросы, я с удовольствием на них отвечу.

Классик стоял слева от меня — правым крюком в челюсть с полуоборота. Вставная челюсть будет сломана наверняка. Я так испугался рефлекторного движения, что заложил руку за спину.

Классик улыбался.

— Вы занимаетесь боксом? — спросил Классик, улыбаясь. — И вам очень хочется мне двинуть. Левой прямой и крюком справа. Я когда-то тоже занимался боксом. Я вас понимаю. Но… — Классик развел руки.

Мы вернулись в кабинет.

— Вы идете ко мне на занятия? — спросил Классик громко, чтобы все слышали.

— Спасибо, в следующий раз обязательно, — пообещал я.

Альбина, когда я вошел к ней в кабинет, поняла все еще до того, как я пересказал свой разговор с Классиком.

— Выпей, — сказала она и плеснула в стакан коньяку. — Ты очень бледный.

Она выслушала меня молча.

— Может быть, рискнуть? А вдруг? — спросил я.

— Вряд ли получится. Против Классика никто из ученого совета не пойдет. Вот что. Напиши заявление с просьбой о переносе защиты диссертации на будущий год и укажи уважительную причину.

— У меня нет уважительной причины.

— А тебе нужна защита диссертации?

Не знаю, почему я с нею был откровенным.

— Да, нужна, — ответил я. — После окончания института меня прослушали в трех театрах и никуда не взяли. Можно было уехать в провинциальный театр. Аспирантура оттягивала мой отъезд на три года. Я думал, что за три года я решу свои проблемы. Но получается, что не решил. Моя временная прописка заканчивается. Как только я откажусь от защиты, мне не продлят прописку и предложат выехать из общежития.

— Снимай квартиру.

— Без хотя бы временной прописки мне никто не сдаст.

— А фиктивный брак? — спросила Альбина.

— Не хочу. Противно.

На фиктивный брак тоже сложилась твердая такса. Таких денег у меня не было. Если бы я устроился в театр, мне дали бы временную прописку в общежитии театра. Пути известные и пробитые до тебя десятками тысяч. Зарабатывать деньги на радио и в кино, чтобы внести первый взнос на кооперативную квартиру. Если ты — заслуженный артист, если появилась какая-никакая известность, еще лучше — премия на кинофестивале, предпочтительно на международном, но сойдет и всесоюзный. И еще мелькать в телепередачах, чтобы запомнили, а еще лучше договориться с известным актерским лицом, это так и называлось — «хлопотать лицом», и кто-то из высокопоставленных московских чиновников всегда продавливался и подписывал разрешение на прописку в будущей кооперативной квартире.

Некоторым удавалось жениться или выйти замуж за коренного москвича. Жениться, по неофициальной брачной статистике, было легче, чем выйти замуж. Красавицы, правда, выходили замуж за сирых и глупых или старых и больных, но за все годы учебы в институте и аспирантуре мне так и не удалось познакомиться с нормальной московской женщиной, молодой и незамужней, без детей, которая бы жила с родителями в большой квартире, — большой, по тем моим меркам, считалась трехкомнатная. В одной комнате могли бы жить ее отец и мать, во второй я и она, и третья — общая, можно собираться вечерами у телевизора.

В те годы в Москве почти все жили бедно и тесно, партийная элита только начала строить для себя дома улучшенной планировки в старых московских переулках. Я буду жить в таком доме, но еще не скоро.

Я всегда завидовал определенности. Я голодал только несколько раз, когда работал на заводе в Риге, — не мог распределить деньги от зарплаты до зарплаты, и с тех пор у меня остался страх, что я снова буду голодать.

Я усвоил с детства: чтобы есть каждый день, чтобы жить в тепле, надо каждый день что-то делать. Летом работать на огороде: сажать, полоть, поливать. Осенью мариновать, солить, квасить все, что выращено летом. С весны кормить поросенка, чтобы осенью, при наступлении холодов, забить его, посолить, накоптить свинины, наделать тушенки, пропустить мясо через мясорубку, залить жиром, подсолить и закатать в стеклянные трехлитровые банки. Летом и осенью собирать ягоды, грибы, солить, мариновать, сушить. Капусту шинковать и квасить. Яблоки замачивать или сушить, чтобы зимой варить из них компоты.