— Что вы имеете в виду?

— Он мог бы заработать целое состояние, расскажи он всю историю.

«Он. Интересно, — подумала я, — ладно, пусть будет он». Заработать на этом деньги — такое мне даже в голову не приходило.

— Знаете ли вы об инциденте в Пренсло? — спросила я.

— Да. Это была катастрофа. Все пошло наперекосяк.

— Этот мой источник был там.

Томс ничего не сказал — только кивнул несколько раз. Я почти физически чувствовала его возбуждение.

— Вы слышали об организации под названием «СБД Лимитед»? — спросила я.

— Нет.

— Говорит ли вам что-нибудь имя господин Икс?

— Нет.

— А название «Трансокеанская пресса»?

— Тоже нет.

— Знаете ли вы, кем был С. в тысяча девятьсот сорок первом году?

— Да, конечно. Эти имена начинают сейчас проявляться — теперь, когда покров тайны снят со всего, касающегося «Энигмы»[34]и Блетчли-парка.[35]Старые агенты начинают рассказывать — или говорить так, что можно читать между строк. Но, — он наклонился вперед, — вот что действительно удивительно (и, признаюсь, от этого меня слегка бросает в пот), — так это то, чем СИС реально занималась в Соединенных Штатах в самом начале. А то, что БЦКБ делал для них под своим именем — это самое темное из всех тайн. Никто не хочет говорить об этом. Ваш источник будет самым первым, о котором я слышу, — из всех действовавших тогда агентов. Как вы на него вышли?

— Чисто случайно, — ответила я осторожно.

— Могу ли я встретиться с вашим источником?

— Нет, боюсь, что это невозможно.

— Но у меня миллион вопросов, как вы можете себе вообразить.

В его глазах появился странный блеск — блеск, выдающий ученого-охотника, напавшего на свежий след, знающего, что он идет по никем не хоженной тропе.

— Если хотите, — предложила я осторожно, — я могла бы записать кое-что в общих чертах и показать вам, чтобы вы решили, насколько это вам интересно.

— Здорово. Был бы очень вам признателен, — сказал доктор Томс и откинулся на спинку стула так, словно впервые заметил, что я была представительницей женского пола, а не просто новой жилой эксклюзивной информации.

— Хотите, сходим в паб, выпьем? — предложил он.

Мы пересекли Хай-стрит и пошли к небольшому пабу в переулке рядом с Ориел-колледжем. Там доктор Томс, выпив немного, дал мне краткое описание СИС и БЦКБ, а также рассказал об их деятельности в период до Перл-Харбора — так, как он это представлял себе, и я начала понимать в контексте этих событий и кое-что из того, что, в частности, происходило с моей матерью. Томс без устали, вдохновенно повествовал об этом тайном двуличном мире с его переплетающимися связями, тянувшимися из самого центра Манхэттена, из аппарата Британской службы безопасности и разведки, сотни агентов которой всеми силами старались убедить Америку вступить в войну в Европе, несмотря на недвусмысленное и устойчивое нежелание делать это, выражаемое большинством населения Соединенных Штатов.

— Удивительно, стоит лишь призадуматься об этом. Бесподобно… — Он неожиданно осекся и спросил немного смущенно: — Почему вы так на меня смотрите?

— Вам честно ответить?

— Да, прошу вас.

— Я не могу понять: то ли прическа не идет к бороде, то ли борода не идет к прическе.

Доктор Томс рассмеялся. Похоже, ему понравилась моя непосредственность.

— На самом деле, я обычно хожу без бороды. Отрастил ее для роли.

— Для роли?

— Да, в «Доне Карлосе». Я играю испанского дворянина по имени Родриго. Это опера.

— Ага, старик Верди, не так ли? Выходит, вы — поете, да?

— У нас любительская труппа, — объяснил он. — Мы даем три спектакля в театре «Плейхаус». Хотите прийти посмотреть?

— Если найду с кем оставить ребенка, — сказала я. Обычно такое заявление отпугивало мужчин. Но только не Томса. Я почувствовала, что его интерес ко мне значительно превосходит интерес к любым секретам о Британском центре координации безопасности, которыми я располагала.

— Как я понимаю, вы не замужем.

— Правильно.

— А сколько ребенку?

— Пять.

— Приводите его. Никогда не рано начать ходить в оперу.

— Возможно, я так и сделаю.

Мы еще поговорили немного, и я сказала, что позвоню ему, когда напишу то, что обещала, — сейчас я все еще ждала дополнительной информации. Я оставила доктора Томса в пабе, а сама пошла по Хай-стрит к тому месту, где была припаркована машина. Какие-то студенты в университетских мантиях выскочили из Юниверсити-колледжа, распевая песню с бессмысленным припевом. Они вприпрыжку побежали по улице, смеясь и улюлюкая. «Экзамены закончились, — подумала я, — семестр близится к концу, впереди — жаркое лето свободы». Неожиданно я почувствовала себя до смешного старой, вспомнила свою собственную эйфорию после экзаменов и как мы отмечали завершение сессии — кажется, целую вечность назад, — и снова расстроилась. Когда я сдавала последние экзамены и отмечала их завершение, мой отец был жив; он умер за три дня до того, как я получила экзаменационные результаты — поэтому он так и не узнал, что его дочь стала первой в своем выпуске. Я шла к машине и вспоминала последний месяц его жизни, то лето, после которого минуло уже шесть лет. Он выглядел неплохо, мой неменяющийся отец, и вроде бы не испытывал недомоганий, он не был старым, но в эти последние недели жизни у него появились странности. Однажды днем он выкопал целый ряд молодого картофеля в пять ярдов, десятки и десятки фунтов. Мне запомнилось, как мать спросила: «Зачем ты это сделал, Шон?» «Я просто хотел посмотреть, не созрел ли он уже», — ответил папа. Потом он срубил и сжег на костре трехметровую липу, которую сам посадил за год до этого. «Почему, папа?» — «Я просто не мог вынести мысли о том, что она будет продолжать расти». Этот ответ поставил меня в тупик. Отец бродил по комнатам вверх-вниз в поисках горевшей электрической лампочки и если находил, тушил ее. Однажды я вышла из библиотеки, чтобы налить себе чашку чая, и возвратилась в темноту. Помню, я засекла отца: он ждал, чтобы проникнуть в комнату, из которой мы собирались уйти, чтобы убедиться, что свет будет выключен в течение нескольких секунд после того, как в нем пропадет нужда. Это начало бесить нас с матерью. Помню, как однажды я закричала на него: «Что, черт возьми, происходит?», а он ответил, как всегда, смиренно: «Зачем же напрасно тратить, Руфь, зачем же зря тратить драгоценную электроэнергию?»

Теперь я понимаю: отец знал, что скоро умрет, вернее, смутно об этом догадывался. В конце концов, мы — часть природы, и я уверена, что старые животные инстинкты сидят глубоко внутри нас. Животные наверняка умеют читать сигналы, а наши большие, сверхразумные мозги не могут заставить себя дешифровать их. Сейчас я уверена в том, что собственный организм каким-то образом исподволь посылал отцу предупреждающие сигналы неминуемого конца, последнего сбоя системы, но они только смутили его. Через два дня после того, как я накричала на него из-за света, отец упал и умер в саду после обеда. Он обрезал увядшие бутоны роз — занятие не слишком утомительное — и умер моментально, как нам сказали. Этот факт успокаивал меня, но я до сих пор ненавижу воспоминания об этих нескольких неделях замешательства и страха, его timor mortis.[36]