– Опять ты вся напряженная. Испереживалась, конечно. Я знаю, ты была близкой приятельницей мисс Сэмми.

Лучше бы не говорить про Сэмми.

– Да, – кое-как промямлила Элизабет. – Джина, а миссис Михан ты делала массаж?

– Конечно. По понедельникам и вторникам. Такая чудачка. Что с ней стряслось, выяснилось?

– Пока нет. Проверяют ее медицинскую карту.

– Я-то считала, что она крепкая, как доллар. Толстоватая, но хороший цвет лица, здоровое сердце, нормальное дыхание. Уколов она, конечно, боялась, но от этого же не случается сердечных приступов!

Плечам стало больно, когда пальцы Джины добрались до напряженных мышц. Джина грустно усмехнулась.

– В Спа всем до единого было известно о коллагеновых инъекциях в кабинете «С». Одна из наших девушек подслушала, как миссис Михан интересовалась у Черил Мэннинг, колола ли та коллаген. Представляешь?

– Да уж… Джина, ты как-то говорила, что Спа совсем не тот с тех пор, как умерла Лейла. Я знаю, она приманивала любителей знаменитостей, но барон все-таки и сам каждый год привлекал новых гостей.

– Забавно, – Джина добавила крема на руки, – но пару лет назад все затормозилось. Никто ничего не понимает. Разъезжает барон по-прежнему часто. Правда, катается в основном в Нью-Йорк. Помнишь, он организовал благотворительные балы в десятках крупных городов, лично выписывал недельное приглашение на Сайприс Спа выигравшему, и после его хвалебной речи о достоинствах Спа к счастливчику победителю присоединялись трое-четверо его друзей, тоже жаждавших вкусить удовольствия – в качестве платных гостей, разумеется.

– И почему так случилось?

– У барона что-то на уме, – понизила голос Джина. – А что – никто раскусить не может, по-моему, даже Мин. Решила ездить с ним вместе. Очень тревожится, что его Королевское Высочество, или как там он себя величает, завел в Нью-Йорке интрижку…

Интрижку? Элизабет задумалась, пока Джина разминала ей мышцы. Может, не интрижку, а пьесу под названием «Карусель»? А если так, может, Мин разгадала правду давным-давно?

Из зала Тед ушел в одиннадцать. После двух часов на тренажерах и в бассейне у него был массаж, а потом он понежился в джакузи на открытом воздухе. Припекало солнце, ветра не было, черным облачком прошелестела над головой стайка бакланов. Официанты накрывали столы в патио, бледно-зеленые с желтым зонты отбрасывали цветные тени на пол.

Тед снова отметил, как четко поставлено на курорте дело. Будь ситуация иной, он поручил бы Мин и барону организовать десятки таких Спа по всему миру. Он чуть улыбнулся: но не управлять безраздельно! За предполагаемыми расходами барона следили бы ястребиные очи бухгалтера.

Возможно, Бартлетт уже переговорил по телефону с окружным прокурором и у него есть представление, на какой приговор можно рассчитывать. И все-таки Теду не верилось. Поступок, напрочь улетучившийся из памяти, ломает всю его жизнь, делает другим человеком.

Медленно Тед направился к бунгало, отстранение кивая знакомым, которые, пропуская спортивные занятия, блаженствовали у «Олимпийского». В разговоры вступать не тянуло. Не хотелось думать о спорах, предстоявших с Бартлеттом.

Память. Слово преследовало его. Обрывки и клочки воспоминаний. Наверх в лифте. Холл. Покачивание. Он был вдребезги пьян. А что потом? Почему в памяти черный провал? Потому что ему не хочется вспоминать?

Тюремное заключение. Камера…

В бунгало никого не оказалось. Маленькое везенье. Думал, они снова поджигают его у круглого стола. Надо бы отдать этот коттедж Бартлетту, а себе взять поменьше. Спокойнее было бы. Наверняка к обеду эти двое объявятся снова.

Крейг. Обстоятельный парень. Сияющих высот компания с ним не достигнет, но удерживать ее на плаву сумеет. Следует быть благодарным судьбе за Крейга. Крейг возник, когда самолет с восемью исполнительными директорами компании разбился в Париже. Стал незаменимым, когда погибли Кэти и Тедди. Незаменим и сейчас. И подумать только…

Сколько лет ему придется отсидеть? Семь? Десять? Пятнадцать?

Есть еще одно дело. Достав из папки свою именную бумагу, Тед сел за письмо. Закончив, запечатал конверт, позвонил горничной и попросил отнести Элизабет.

Он предпочел бы подождать до завтрашнего отъезда, но, может, узнав, что суда не будет, она задержится тут подольше.

В полдень, вернувшись к себе, Элизабет увидела конверт. Такой знакомый – белый с вишневым обрезом, цвета эмблемы «Винтерс Энтерпрайз»; твердый четкий почерк, тоже знакомый; у нее пересохло во рту. Как часто к ней в гримерку приносили записки на такой бумаге, написанные этим почерком. «Привет, Элизабет! Только что приехал. Как насчет ужина? Еще никто не пригласил? Первое действие прошло потрясающе. С приветом, Тед». Они ужинали, звонили из ресторана Лейле. «Охраняй моего парня, Ласточка. Не позволяй, чтобы какая-нибудь размалеванная шлюха увела его».

Оба прижимались ухом к телефону. «Ты меня под надзором держишь, звезда?» – шутил Тед.

А Элизабет, остро осознавая его близость, щеку, прикасавшуюся к ее щеке, вцеплялась в трубку, страстно желая набраться мужества и отказаться от встреч с Тедом.

Элизабет распечатала конверт. Пробежала первые предложения, и у нее вырвался придушенный вскрик. Вернуться к письму Теда сил хватило не сразу.

Дорогая Элизабет.

Могу сказать одно – мне очень жаль. Но слова не передают ничего. Ты была права. Барон слышал, как я боролся с Лейлой в тот вечер. А Сид встретил меня на улице. И я сам сказал ему, что Лейла мертва. Поэтому нет смысла прикидываться, будто меня там не было. Поверь, я тех минут не помню абсолютно, но, учитывая все обстоятельства, намерен чистосердечно признаться в убийстве. Я возвращаюсь в Нью-Йорк.

Наконец-то с этим жутким делом будет покончено. И это избавит тебя от мучений давать показания на процессе, снова перебирать детали гибели Лейлы.

Благослови и храни тебя Бог. Лейла рассказывала, что, когда ты была маленькой и вы ехали в Нью-Йорк, ты очень боялась и, чтобы успокоить тебя, она напевала тебе эту прелестную песенку «Не плачь, моя леди…».

Представь, что она поет тебе ее сейчас, и постарайся начать новую, более счастливую главу своей жизни.

Тед

Почти два часа Элизабет просидела на кушетке, съеживаясь, обхватив колени руками, глядя в пустоту. Ты же сама хотела этого! – твердила она себе. Он заплатит за все, что сотворил с Лейлой.

Но боль была непереносимой, пока наконец не перешла в оцепенение.

Когда Элизабет встала, ноги у нее онемели, двигалась она с неуверенностью старухи. Есть еще анонимные письма.

Она не успокоится, пока не разыщет того, кто посылал их, предрешив трагедию.

Бартлетт позвонил только во втором часу: