— Смотрите-ка, ребята, что мы вам принесли! Разве это не чудесно? Ну разве не чудесно? Теперь у вас есть своя собственная рождественская елка!

Седоголовая леди подтвердила, что это вполне чудесно, и велела нам всем сказать двум политикам, что это вполне чудесно, и поблагодарить их. Что все и сделали.

Я промолчал. Совсем незачем было рубить это дерево. Это была сосна мужского пола, и теперь она медленно умирала в этом зале.

Политики поглядели на часы и сказали, что долго оставаться не могут, но хотят, чтобы все мы были радостными. Они сказали, что хотят, чтобы каждый взял ленту из красной бумаги и повесил на дерево. Все, кроме меня и Уилберна, так и сделали.

Политики ушли, завопив в дверях:

— Счастливого Рождества!

Некоторое время мы все стояли вокруг дерева и смотрели на него.

Седая леди сказала, что завтра будет рождественский вечер, поэтому около полудня придет Санди Кляуз и принесет подарки. Уилберн сказал:

— Разве не странно, что Санди Кляуз придет на рождественский вечер в полдень?

Седоголовая леди посмотрела на Уилберна и нахмурилась. Она сказала:

— Уилберн, ты это говоришь каждый год. Ты же сам прекрасно знаешь, сколько разных мест должен обойти Санди Кляуз. Ты также знаешь, что он и его помощники сами имеют право в рождественский вечер быть дома, со своими семьями. Ты должен быть благодарен, что они вообще нашли время — какое-то время, — чтобы прийти и принести вам Рождество.

Уилберн сказал:

— Дерьмо собачье.

И действительно, на следующий день к дверям подъехали четыре или пять машин. Из них вышли мужчины и леди, и у них в руках были свертки. На них были смешные маленькие шапочки, а у некоторых в руках были колокольчики. Они звонили в колокольчики и вопили:

— Счастливого Рождества!

Они вопили и вопили без конца. Они сказали, что они помощники Санди Кляуза. Санди Кляуз вошел последним.

Он был одет в красный костюм, под которым были набиты подушки, перевязанные ремнем. Борода у него была не настоящая, как у мистера Вайна; она была привязана к голове и болталась у подбородка. Когда он говорил, она не двигалась. Он вопил: «Хо-хо-хо!» — и никак не мог остановиться.

Седоголовая леди сказала, что все мы должны радостно вопить им в ответ: «Счастливого Рождества!»

Что мы все и делали.

Одна леди дала мне апельсин, за который я ее поблагодарил. Но она никак не отходила от меня и все повторяла:

— Разве тебе не хочется съесть хорошенький апельсин?

И я его съел, пока она на меня смотрела. Апельсин был вкусный. Я еще ее поблагодарил. Я сказал, что апельсин был вкусный. Она спросила, не хочу ли я еще один апельсин. Я сказал, что не возражаю. Она куда-то ушла, но апельсин так и не принесла. Уилберну досталось яблоко. Оно было не такое большое, как те, которые всегда забывал в кармане мистер Вайн.

Теперь я жалел, что не сохранил половину апельсина, как сделал бы, если бы эта леди не стояла у меня над душой. Я выменял бы на нее часть уилберновского яблока. Яблоки я любил куда больше.

Тут все леди зазвонили в колокольчики и завизжали:

— Сейчас Санди Кляуз будет раздавать подарки! Соберитесь в круг! У Санди Кляуза кое-что для вас припасено!

Мы собрались в круг.

Санди Кляуз по очереди вызывал всех по имени, и каждый должен был выйти вперед и получить у него подарок, а потом постоять, пока он трепал его по голове и растирал волосы. Потом нужно было его поблагодарить.

Тут та или другая леди набрасывалась на получившего подарок с криками:

— Открой же подарок! Ну разве тебе не хочется открыть хорошенький подарок?

Что вносило в раздачу подарков сумятицу, потому что леди метались и носились как угорелые, преследуя каждого по пятам.

Я получил подарок и поблагодарил Санди Кляуза. Он растер мне голову и сказал:

— Хо-хо-хо!

Леди тут же завизжала, чтобы я его распечатал. Что я и так пытался сделать. Наконец мне удалось снять упаковку.

Внутри оказалась картонная коробка с изображением какого-то зверя. Уилберн сказал, что это лев. В коробке была дырочка. Нужно дернуть за веревочку, сказал Уилберн, и коробка будет рычать как лев.

Веревочка была порвана, но я ее починил. Я завязал узелок. Узелок плохо проходил в дырочку, отчего рычанье у льва получалось неважное. Я сказал Уилберну, что, по-моему, выходит больше похоже на лягушку.

Уилберну достался водяной пистолет. Он протекал. Уилберн пытался из него стрелять, но вода лилась почему-то в основном на пол. Уилберн сказал, что может пописать гораздо дальше. Я сказал Уилберну, что, скорее всего, пистолет можно будет починить, если раздобыть сладкой камеди; вот только я не знал, есть ли поблизости камедное дерево.

Мимо прошла еще одна леди, раздавая леденцы. Я получил свой. Потом она опять набрела на меня и дала мне еще один. Я разделил излишек с Уилберном.

Санди Кляуз завопил:

— До свиданья, ребята! До следующего года!

Счастливого Рождества!

Все леди и мужчины завопили то же самое и зазвонили в колокольчики.

Они вышли в парадное, расселись по машинам и уехали. После этого показалось, что стало очень тихо. Мы с Уилберном сидели на полу у своих кроватей.

Уилберн сказал, что леди и мужчины приехали из городской ратуши или из деревенского клуба. Он сказал, что они являются в приют каждый год, чтобы потом можно было со спокойной совестью напиться. Уилберн сказал, что ему все это надоело. Он сказал, что когда он вырастет и выберется из приюта на волю, то ни за что на свете не будет обращать на Рождество ни капли внимания.

Перед самыми сумерками все ушли в часовню на рождественскую службу. Я остался один, и когда стало темнеть, до меня донеслось пение. Я стоял у окна. Воздух был прозрачен, и ветер стих. Они пели о звезде, но это была не звезда Собаки, я специально прислушался. Я смотрел, как звезда Собаки восходит и разгорается ярче.

Все оставались в часовне и пели очень долго, и я получил возможность смотреть на звезду Собаки, пока она не взошла высоко. Я сказал бабушке и дедушке и Джону Иве, что хочу домой.

На Рождество у нас был праздничный ужин. Каждый получил по куриной ножке и шейке. Уилберн сказал, так каждый год. Он сказал, очень похоже, где-то выращивают специальных цыплят, у которых нет ничего, кроме ног и шеи. Цыпленок мне понравился, и я съел все.

После ужина мы могли делать, что хотим. На улице было холодно, и все остались внутри, кроме меня. Я взял с собой коробку, прошел через весь двор и сел под дубом. Я сидел очень долго.

Было уже темно, и мне нужно было возвращаться. Я повернулся к главному зданию.

И увидел дедушку! Он вышел из приемной и приближался ко мне. Я выронил коробку и со всех ног побежал к нему. Дедушка стал на колени, и мы обнялись. Мы не разговаривали.