Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В то время я лишь подумала, что он очень похож на виденного мной мужчину, и я не сказала при опознании, что это определенно тот самый человек.
Лишь после моего возвращения в Глазго мне сообщили, что Слейтер точно был виновником. Мне об этом сказал мистер Харт, местный прокурор.
Этот господин был очень суров в обращении со мной как со свидетельницей. Он вынуждал меня день за днем приходить в его кабинет и с ним встречаться.
Я должна сказать, что посещала его кабинет не менее 15 раз с целью рассмотрения моих показаний. Я точно знаю, что не преувеличиваю число моих визитов в его кабинет, скорее преуменьшаю.
Каждый день все шло по одному тому же распорядку. Он пересказывал мои показания, говорил лишь он, я по большей части слушала. Он настойчиво указывал, что надлежало говорить, так что я не имела или почти не имела собственного голоса.
Именно мистер Харт добился того, чтобы я изменила свои слова «очень схож с тем человеком» на твердое заявление, что Слейтер был тот самый человек.
Самое большее, на что я была готова, — это сказать, что Слейтер был очень похож, и именно мистер Харт произнес слова «тот самый» и использовал их в моих показаниях.
Я самым определенным образом желаю заявить, что я тогда сочла поведение мистера Харта недолжным. Он навязывал то, что требовалось сказать…
Я была тогда всего лишь пятнадцатилетней девицей и не вполне осознавала разницу между заявлением о том, что Слейтер был тот самый человек, и заявлением о сходстве, и если бы мне пришлось сейчас давать показания, то я заявила бы, что он очень похож на того человека, — именно это я и сказала, когда впервые его увидела.
В свете таких откровений правительство больше не могло игнорировать голоса тех, кто выступал за Слейтера. Сэр Джон Гилмор 10 ноября сделал заявление: «Оскар Слейтер отсидел более 18 с половиной лет от пожизненного срока, и я считаю себя вправе санкционировать его досрочное освобождение сразу после необходимых формальностей».
Слейтер узнал эту новость из мгновенно разошедшихся тюремных слухов. Преподобный Елеазар Филипс, защитник Слейтера с самого начала, был тайно вызван в Питерхед, чтобы препроводить его на волю. В понедельник 14 ноября 1927 года, в три часа пополудни, ворота Питерхеда, отгораживающие тюрьму от мира, распахнулись и Оскар Слейтер после 18 лет четырех месяцев и шести дней вышел из них свободным человеком.
Весть о предстоящем освобождении Слейтера просочилась в британскую прессу и стала сенсацией. Один репортер, прикинувшись водителем, сумел пробраться в машину, которая везла Слейтера и преподобного Филипса из тюрьмы. Другой проник в их купе, когда они ехали поездом в Глазго. «Каково чувствовать себя наконец на свободе?» — спросил он. «Лучший план — отправиться в Питерхед и выяснить», — ответил Слейтер.
На вокзале Глазго поезд встречала толпа репортеров. Филипс и его взрослая дочь быстро провели Слейтера в машину, которая доставила его к дому священника. Там тоже толпились репортеры и фотографы. «Что вы чувствуете?» — вновь и вновь спрашивали его. «Я устал, — ответил он. — Я не спал пять ночей, с тех пор как узнал о том, что возвращаюсь. Я хочу отдохнуть. Я хочу отдохнуть».
Он поужинал с семьей Филипсов и провел ночь в их доме. Вскоре он наведался в полицейское управление Глазго, где многие годы назад началась его одиссея: ему, как условно освобожденному заключенному, раз в месяц надлежало отмечаться в полиции. Похудевший, седой и почти облысевший, Слейтер мало походил на щеголеватого, темноволосого, хорошо сложенного человека, каким был два десятка лет назад. В полиции он поинтересовался судьбой многих из тех, кто играл главную роль в его деле: главный инспектор уголовной полиции Пайпер, руководитель отдела уголовных расследований Орд, шериф Уорнок — и получил ответ, что все они либо отошли от дел, либо умерли.
От Конан Дойля он получил теплое приветственное письмо:
Дорогой мистер Оскар Слейтер!
Позвольте сказать вам, от имени моей жены и моего собственного, насколько опечалила нас ужасающая несправедливость, постигшая вас от руки наших чиновников. Единственным слабым утешением для вас может служить лишь то, что ваша судьба, если нам удастся заставить публику осознать последствия, может в будущем послужить предостережением для других.
Мы по-прежнему будем действовать в расчете на то, чтобы добиться расследования этой несправедливости и, как я надеюсь, некоторой компенсации вам за незаслуженные страдания.
Слейтер горячо откликнулся (за 18 лет в британской тюрьме его английский язык не стал лучше):
Сэр Конан Дойль, разбиватель моих кандалов, любитель истины, я благодарю вас от всего сердца за доброту, которую вы мне выказали.
Мое сердце переполнено и почти разрывается от любви и благодарности к вам [и] вашей жене, дорогой леди Конан Дойль, и всем честным людям, которые ради справедливости (и только ради нее) мне помогали.
До моего смертного часа я буду почитать вас и дорогую леди, мой дорогой Конан Дойль, но эта безграничная любовь к вам обоим заставляет меня лишь просто подписаться.
Слейтер был свободен, оставалось его реабилитировать. В 1926 году в Шотландии появился первый апелляционный суд по уголовным делам — отчасти как следствие усилий Конан Дойля и других защитников Слейтера. Однако новый суд в том виде, в каком был учрежден, для самого Слейтера был бесполезен: он был уполномочен рассматривать дела, слушавшиеся после 31 октября 1926 года. Чтобы включить дело в число рассматриваемых, понадобился специальный акт британского парламента.
Конан Дойль с помощью Рамсея Макдональда приготовился воздействовать на парламент и написал брошюру, в которой требовал судебного пересмотра. Брошюру раздали всем членам палаты общин, и 16 ноября 1927 года министр Гилмор представил палате общин специальный билль, который позволял пересмотр дела Слейтера. Закон был принят 30 ноября.
Представлять Слейтера должен был нанятый его сторонниками Крейги Атчисон — один из крупнейших шотландских юристов по уголовным делам. «Многие юристы считали [Атчисона] самым выдающимся из всех шотландских адвокатов, — писала в 2009 году газета Guardian. — Выступая адвокатом в многочисленных слушаниях об убийствах, он не проиграл ни одного дела». Услуги Атчисона стоили недешево, и для сбора суммы, необходимой для его гонорара, была объявлена публичная подписка[58]. Собранных средств оказалось недостаточно, и Конан Дойль согласился лично возместить разницу — об этом акте щедрости он впоследствии будет сожалеть.
