И Ленин его нашел. В 1922 году он решает урегулировать положение с республиками. Бывшие части Российской империи – Украина, Белоруссия, Закавказская Федерация, – управляемые ставленниками Москвы, формально были независимы от России. И Ленин задумал объединение республик.

Коба в отсутствие Ленина предложил тайное сделать явным: все независимые республики должны войти в Российскую Федерацию на правах автономий. Но это вызвало ропот в республиках, особенно в Грузии, совсем недавно потерявшей независимость. Грузинский руководитель Буду Мдивани понимал, как тяжело объявить народу о прямом возвращении в царские времена. Он попросил «фиговый листок»: независимость хотя бы на бумаге. Ленин поддержал его и выдвинул идею Союза республик, которые наделялись бумажным равноправием и даже имели право выйти из будущего Союза. Это весьма удовлетворяло «независимцев» в Грузии и одновременно позволило Ленину начать кампанию против Кобы.

Коба и поддерживающий идею Федерации другой «национал» Орджоникидзе, руководитель большевиков Закавказья, знали, как глубок национализм в республиках, какой опасной может стать завтра даже формальная независимость. В пылу споров темпераментный Орджоникидзе ударил «независимца» Кабахидзе. Это послужило прекрасным поводом для Ленина – он объявил позицию Кобы и Орджоникидзе великорусским шовинизмом, а удар возвел в ранг преступления.

Каменев, понимающий, что Ленин долго не протянет, и смертельно боящийся возвышения Троцкого, решает поддержать союз с Кобой и тотчас доносит ему запиской: «Ильич собрался на войну в защиту независимости».

Коба знает – изменился к нему Ленин, и, конечно, понимает почему. Ленин теперь его враг. И Коба предлагает Каменеву общий бунт: «Нужна, по-моему, твердость против Ильича».

Да, он уже не боится. Врачи отчитываются перед Генсеком, у Кобы есть информация: новый удар неминуем.

Но Ленин действует эффективно – направляет в Грузию специальную комиссию и подключает к борьбе против Кобы его врага Троцкого. Союз Ленина с Троцким делает исход борьбы предрешенным.

Ленин решил раздавить Кобу на ближайшем же съезде. «Он готовил бомбу к XII съезду», – вспоминал Троцкий. Бомба – это политическое уничтожение Кобы, обвинение в великорусском шовинизме, то есть в одном из самых страшных грехов для большевика. За этим неминуемо должно было последовать отстранение с поста Генсека.

Каменев трусит. Он пишет Кобе: «Думаю, раз В.И. настаивает, хуже будет сопротивляться». Коба отвечает меланхолически: «Не знаю. Пусть делает по своему усмотрению».

Коба решает ждать. Он умеет ждать…

Он начинает составлять Декларацию об образовании Союза Республик – все, как хочет Ильич. Но Ленин не принимает капитуляцию. В начале октября он шлет записку Каменеву: «Великорусскому шовинизму объявляю бой».

Каменев понимает: Ильича не остановить. Дни Кобы сочтены.

В это время Ленин поддерживает постоянную связь с Троцким через секретаршу Фотиеву.

– Значит, он не хочет компромисса со Сталиным даже на правильной линии? – спрашивает Троцкий.

– Да, он не верит Сталину и хочет открыто выступить против него перед всей партией, он готовит бомбу, – подтверждает Фотиева. И объясняет: – Состояние Ильича ухудшается с часу на час. Не надо верить успокоительным отзывам врачей. Ильич уже с трудом говорит, он боится, что свалится, не успев ничего предпринять. Передавая записку, он сказал мне: «Чтобы не опоздать, приходится раньше времени выступать открыто».

Впрочем, Фотиева сказала об этом не одному Троцкому. Как мы узнаем далее, все, что происходит в кабинете Ленина, она докладывает Кобе. Она поняла: состояние Ильича ухудшается, с часу на час грядет новый Хозяин.

Лидия Фотиева – одна из считанных соратников Ленина, которую не тронет Коба. В 1938 году он отправит ее работать в Музей Ленина. Увенчанная наградами, она отметит свой девяностолетний юбилей и умрет в 1975 году, пережив и Кобу, и почти всю эпоху.

Каменев появляется в кабинете Троцкого. «Он был достаточно опытным политиком, чтобы понять, что дело шло не о Грузии, но обо всей вообще роли Сталина в партии» (Троцкий).

Трусливый Каменев покидает Кобу.

Близится крушение бывшего любимца Ильича. Но… информация Кобы была точной: Ленин не выдержал напряжения борьбы и ненависти. 13 декабря два приступа отправляют его в постель. Второй звонок прозвенел.

Врачи потребовали отдыха Вождя. В середине декабря на Пленуме ЦК Коба провел резолюцию: «Возложить персональную ответственность за изоляцию Ленина, как в отношении личных сношений с работниками, так и в отношении переписки, на Генсека». Свидания с Лениным запрещаются. Ни друзья, ни домашние не должны сообщать Ильичу ничего из политической жизни, чтобы не давать поводов для волнений…

Вождю о партийном решении не докладывалось. Он так и не узнал, что поступил под надзор врага. Впрочем, Вождь исчез – остался больной человек.

Исчез и Коба. Он уже не был тенью, ибо не было Вождя. Верный Коба умер. Появился Иосиф Сталин, с отличием закончивший ленинские университеты.

Пленум ЦК принял рекомендованное Лениным еще до болезни решение: монополия внешней торговли должна оставаться в руках государства. Троцкий выступал главным агитатором за это решение. Он явно исполнял теперь при Ленине роль Кобы. Крупская сообщила мужу о победе его решения, и едва оправившийся после припадков Ленин диктует письмо Троцкому: «Как будто удалось взять позицию без единого выстрела (резолюция о внешней торговле. – Э.Р.). Я предлагаю не останавливаться и продолжать наступление».

Наступление – все та же атака на Кобу. Ленин умеет бороться.

На следующий же день Каменев, испугавшийся явного сближения Троцкого с Лениным, пишет записку Сталину о контакте вождей:

«Иосиф, сегодня ночью мне звонил Троцкий, сказал, что получил записку, в которой Старик выражает удовольствие принятой резолюцией…»

Сталин отвечает: «Тов. Каменев… Как мог Старик организовать переписку с Троцким при абсолютном запрещении доктора Ферстера?» Новый тон: он уже не Иосиф, он – Генсек, никому не позволяющий нарушать партийное решение.

И тогда Сталин вызывает Крупскую по телефону и орет на нее. Попросту грубо орет.

Крупская в шоке. Вернувшись с работы домой, «она была совершенно непохожа на себя: рыдала, каталась по полу», – вспоминала Мария Ульянова.