Я открываю бардачок. Внутри нахожу лишь карту, блокнот (с какими-то непонятными цифрами) и жестянку с окаменелыми сосульками, из тех, что держат под рукой, чтобы не укачало в долгом пути. Внезапно меня накрывает острый приступ голода, и я набиваю мучнистыми леденцами рот, а жестянку сую в карман. Сахарная пудра пачкает пальцы, и рот наполняется сладкой лимонно-черносмородиновой слюной. В кармане дверцы лежит скребок для лобового стекла, я прихватываю и его тоже — сам не знаю зачем.

Снаружи раздается странный шум. Я стремительно озираюсь; сердце у меня готово выпрыгнуть из груди, оно колотится болезненными толчками, по всему телу разбегаются колючие мурашки. Я выскакиваю из машины и мчусь прочь, убежденный, что кто-то меня застукал, что сейчас на меня наорут и хорошо если не всадят пулю откуда-нибудь из сумрака.

Но никто не бежит ко мне из леса. Никто на меня не орет. Никто не стреляет. Никто за мной не наблюдает.

Всем плевать.

Я не боюсь темноты и одиночества. Куда больше меня пугает мысль вернуться домой и посмотреть маме в глаза — или лицом к лицу столкнуться с ним. И тем не менее идти напрямик через лес мне не хочется; вряд ли в кромешной темноте я смогу найти дорогу. Я решаю держаться вдоль трассы и двигаться быстро, но не слишком. Так я обнаруживаю еще две машины, брошенные в безлюдных местах.

Мне вдруг взбредает в голову, что я должен испытать себя, взломав обе машины и завладев какой-нибудь вещицей из каждой в качестве талисмана. Я представляю, что я в сказке, где герой должен иметь при себе три обычных с виду, но на самом деле волшебных предмета, которые придут к нему на помощь и спасут его жизнь, когда ей будет угрожать опасность.

Я надеюсь, что герой — это я, но разве все мы не герои?

Ко второй машине я приближаюсь, не веря, что в ней никого не окажется — хотя бы какой-нибудь престарелой парочки, лижущейся на заднем сиденье, которой на меня наплевать, — однако это так. Надо же, и тут никого. Дверь, впрочем, закрыта. Что ж, раз я теперь взломщик, аккуратненько разбиваю форточку камнем. На этот раз мой улов составляет лишь пара водительских перчаток вроде тех, что носят старики, — с кожаными ладонями и нитяными пальцами. Они сильно поношены: даже в «бардачке» они кажутся объемными, точно натянутые на призрачные водительские ладони. Мягкие и засаленные, они протерлись на кончиках пальцев почти до дыр, к тому же слишком мне велики, но все равно. Я иду прочь — на этот раз неторопливым шагом, — чувствуя, как разрастается в груди восторг безнаказанности. Никто меня не видит. Никто не слышит. Можно даже не спешить.

Потому что всем все равно.

И тут меня озаряет: вот он, тот секрет, который так тщательно от меня оберегали. Все эти вещи, которые полагается — или не полагается — делать. К чему утруждаться? Все равно никому нет никакого дела.

Взять для примера хотя бы моего отца.

Не знаю, сколько еще я бреду под дождем к тому моменту, когда натыкаюсь на третью машину. Я уже промок до нитки; даже трусы насквозь пропитались водой. Я так продрог, что почти не чувствую рук: я как мраморный. Ходячая статуя. Я поднимаю мраморный кулак и с размаху бью в окно. Приходится пару раз повторить, прежде чем оно разбивается, но я не ощущаю боли. Отпираю дверцу и плюхаюсь внутрь. С челки в глаза течет вода. Ушей я не чувствую вообще. В бардачке лежит порножурнал и плоская фляга с виски. Я задумываюсь, не прихватить ли мне с собой журнал, но, учитывая, куда я направляюсь, это кажется неправильным. Да и виски, пожалуй, предмет слишком полезный, слишком магический. Нужно поискать что-нибудь еще. На полу валяется еще один скребок, и это все. Я решаю подменить этот скребок на другой, из первой машины; идея кажется мне потрясающе остроумной. Интересно, когда подмену заметят?!

Больше здесь брать нечего. Я открываю флягу с виски и делаю глоток. Металлическая на вкус горечь держится во рту уже, кажется, целую вечность, но через секунду внутри меня вдруг разливается жидкий огонь. Он ослепителен — обжигающий и леденящий одновременно. Лава и лед. Я делаю еще один глоток, и в следующий миг желудок скручивается в узел. Откинувшись на спинку сиденья, хватаю ртом воздух, пока приступ тошноты не отступает.

Вот он я, мокрый, замерзший, сижу на водительском месте «форда-сиерры», принадлежащего бог знает кому. Куда и долго ли мне еще идти? Всю былую решимость как рукой сняло. Внезапно я заливаюсь беззвучным смехом, меня начинает трясти. Все это, если подумать, жутко смешно, просто дурдом какой-то. Интересно, если делать это с двоюродным братом или сестрой, это считается инцестом? В школе ребята отпускают шуточки про крестьян, которые толстые, как свиньи, потому что их родители состоят в родстве между собой. Но, может быть, это неправда… а мама с Иво не настолько отсталые, чтобы заниматься этим… может быть. А может быть, и нет. Я снова прикладываюсь к фляге. На этот раз виски не кажется таким обжигающим, и тошнота не возвращается. Где-то внутри меня угнездилось тепло, и туго натянутый узел в груди понемногу скользит, ослабевая. Четвертый глоток я уже едва замечаю.

Дождь барабанит по крыше машины, его монотонная дробь убаюкивает меня. Он идет уже целую вечность. Я запрокидываю голову к небу, навстречу каплям, летящим сквозь пространство ко мне. Чувствую себя пассажиром космолета «Старшип энтерпрайз», мчащегося сквозь бесконечные спиральные галактики в никуда.

Я выламываю торчащий из окна осколок стекла и таращусь на него. Он похож на горный пик, который нарисован на пачках шоколада «Тоблерон», только намного острее.

Стеклянный кинжал. Магический предмет, мерцающий во тьме.

Иногда откуда-то само собой берется знание о том, что надо делать.

Я закатываю левый рукав и прижимаю острие кинжала к коже. Под ней бежит кровь Янко — чистая черная кровь. По крайней мере, наполовину. А может, и целиком. Я ведь весь в Янко. Кровь, таящая в себе смертельный недуг, преступная, проклятая. Я нажимаю на осколок сильнее, глядя, как под острием ширится красный треугольник.

Еще сильнее — и резко надавливаю вниз.

Раздается странный мяукающий звук.

Я широко раскрываю рот и завороженно смотрю, как из меня изливается моя собственная чернота.

Рэй

Задержанный непогодой, я добираюсь до стоянки около полуночи. Во всех трейлерах горит свет, струи дождя летят по диагонали, ветер хлещет деревья в экстазе самобичевания. Не успеваю я даже затормозить, как к моей машине бросается Сандра Смит. Ее светлые волосы потемнели от воды и облепили голову. Лицо в свете фар кажется призрачно-белым; застывшая маска страха.

— Где он? Вы его нашли?

Ее взгляд устремлен на заднее сиденье. Она почти в истерике. Я не понимаю причин ее волнения и говорю:

— Я не знаю, где он, но при нем фургон…

— Что?!

Возле Сандры стоят Кат и Джимми. Он наклоняется ко мне и спрашивает:

— Где Иво?