СЕГОДНЯ ЗА УЖИНОМ НИКТО НЕ РАЗГОВАРИВАЕТ. Мама подвигает ему миску с салаан[22], просит взять побольше, но он не хочет есть. Если бы не последний ужин Хадии в доме, он вообще бы не сидел вместе с ними. Он ковыряется в тарелке с едой. Хадия может приезжать и уезжать, когда захочет, и ее всегда поддержат. Встретят дома с распростертыми объятиями и проводят со всеми церемониями: поднимут над головой Коран, и она пройдет под ним. Дадут с собой пакет замороженной еды, которую можно разморозить позднее, будут долго обнимать, спросят, не сможешь ли звонить почаще. Просто смешно, насколько для тебя все иначе, если стоишь в общем ряду, опустив голову, и делаешь то, что скажут. Будто бы для того, чтобы быть любимым, нужно подчиняться. Чтобы тебя уважали, нужно смириться. Вечером перед отъездом Хадии он обычно испытывал такое же беспокойство, как ребенок в последние часы воскресенья. Но сегодня он не чувствует ничего.

Хадия спрашивает, не видел ли кто ее часы. Никому не нужно уточнять, какие именно. Амар слегка подается вперед, чтобы откусить кусочек, но ощущает пристальный взгляд отца.

– Теперь и твои часы пропали? – спрашивает отец.

Амар не поднимает глаз. Он совсем не голоден, но медленно жует. Отец снова говорит, на этот раз громче. Каждое слово произносится медленно и очень отчетливо:

– Кто‐нибудь видел часы Хадии?

Никто не отвечает. Амар смотрит на блестящий край стакана, но не выдерживает и поднимает глаза. Встречается со взглядом Хадии. Она тоже за ним наблюдает. И этот ее взгляд словно предательство. Он подмечает в ее глазах вспышку, молниеносную, как тень облака, заслонившего солнце. Но она тут же опускает глаза в свою тарелку, словно виновата во всем. Отец ударяет кулаком по столу:

– Это часы моего отца. Единственная вещь, оставшаяся после него.

Никто не двигается. Амар смотрит на все происходящее словно издалека. Отмечает, как странно звучит отцовский голос, какими грубыми кажутся нотки обиды. Амар не обязан сидеть и выслушивать это. Он ничем им не обязан. Он встает, захватив тарелку. За спиной слышен скрип отодвигаемого стула.

– У тебя ни к чему нет уважения! Даже к себе! – вопит отец. – Ты потеряешь себя и навеки останешься слеп к тому, что потерял!

– Папа!

Хадия тоже кричит. Амар оглядывается и видит, как Хадия схватила отца за руку, чтобы не дать ему подойти к Амару.

– Папа, возможно, я просто куда‐то их задевала. Проверю свой чемодан и поищу в квартире.

Амар выбрасывает еду в мусорное ведро.

– Но ты никогда не бросаешь вещи где попало, – вмешивается Худа.

Амар поднимает голову. У него странное ощущение, что сейчас он не на кухне, а где‐то далеко и наблюдает сцену, разворачивающуюся в памяти или в кино. Сцену из жизни кого‐то другого. Мама сжимает предплечье Худы, словно пытаясь заставить ее замолчать.

«А что случается, когда согрешишь?» – «На твоем сердце появится точечка, маленькая темная точечка». Черное-пречерное сердце. Таблетки пропали. Нужно достать новые. Саймона нет в городе. Прежде чем выйти на подъездную дорожку, Амар вытаскивает бутылку водки из корзины с грязным бельем, делает три больших глотка, выжидает минуту и, не почувствовав ничего, пьет водку, как воду, пока в бутылке ничего не остается. Мгновенный приход куда сильнее щекочет нервы, чем медленно усиливающееся чувство опьянения. «Несмываемое пятно. Такое тяжелое и черное, что ты не можешь отличить добро от зла».

На улице прохладно. Трещит кузнечик. Хадия уезжает утром. Хотя она и ведет себя ужасно, дом остается домом, пока она здесь. Он сидит на тротуаре, мир вокруг слегка размывается перед ним. Саймон сказал, что вернется через несколько дней. А что, если он не приедет? «Конечно, всегда есть возможность просить у Аллаха прощения». О чем они говорили? Что‐то насчет волков. Иосиф. Братья Иосифа, которые бросили его волкам. Его одеяние порвано и покрыто овечьей кровью. Или речь шла о мальчике, который кричал «волк-волк», но никто не пришел?

«Почему уже слишком поздно?» – «Ничего нельзя было сделать».

Голова раскалывается. Он растирает грудь. Он грешит и грешит и не колеблется перед тем, как снова согрешить. Его чернота не смывается. За спиной ощущается чье‐то присутствие. Оказывается, это Хадия. Она садится рядом. Прислоняется головой к его руке, и он пытается устоять. Он дышит носом, чтобы она не унюхала запах перегара.

– Амар, прошу, выслушай меня. Ты должен быть осторожен с таблетками. Это не то же самое, что выпивка. Это не шутка. Ты можешь открыть дверь, которую не сумеешь закрыть.

Так это она взяла таблетки. Не меньше ста гребаных долларов. Не меньше. Он вообще не станет реагировать. Он даже не пошевелится. Она могла найти таблетки кого‐то другого. Может, даже мамины таблетки от зубной боли. Мама удаляла зуб несколько месяцев назад.

– Ты тоже против меня? Пытаешься меня оболгать?

Ему следовало иметь к ней больше уважения, но он вытаскивает из кармана сигарету и закуривает. Даже предлагает ей. Она уставилась на него. Обычно, когда травка ударяет в мозг, он закрывает глаза и пытается позволить ощущениям успокоить его. Но теперь этого недостаточно, и он, закрыв глаза, понимает, сколько же на самом деле выпил. Теперь следует вести себя осторожно. Весь мир как будто ходит ходуном, кружится и вертится.

– Хадия, как думаешь, то, что сказала мама насчет сердца, уже происходит со мной? Так много черных пятен, что они превратились в темную печать? Как будто спустилась ночь и никогда не настанет утро. И ничего нельзя сделать.

Она качает головой, тряся его руку, и говорит:

– Забудь о душе, Амар. Меня беспокоит твое тело.

Он впервые принял таблетку, подумав, что это облегчит тяжесть его проблем, притупит острые грани его мыслей или по крайней мере замедлит их бег, – мыслей о том, что он потерял Амиру, потерял Аббаса и в любой момент потеряет любовь матери и отца. Каждая потеря каким‐то образом была связана с предыдущей. Он сказал себе, что лишь той ночью ему нужна помощь.

Теперь маятник раскачивается во весь мах. Ощущения от таблетки были такими приятными, даже его внутренности будто были окутаны теплом. И лицо Амиры так далеко. Отвращение и разочарование отца так далеко. Слова мамы: «Но, Ами, если ты любишь нас, почему не слушаешь?» так далеко. Потом он вернулся в свое тело и в ужасе подумал только о том, как страстно хочет этого тепла. Снова.

– Ты слушаешь?

Это спрашивает Хадия. Ее рука у него на плече. Луна такая маленькая, что он удивляется, почему она вообще внушала ему благоговение. Почему он так держался за это странное чувство, будто она провожает его до дома, каждый раз, когда он поднимал глаза или смотрел на нее в окно движущейся машины. Там, на луне, по‐прежнему написано «Али» на арабском. Там по‐прежнему видно лицо смеющегося над ним человека. Он поднимает большой палец и накрывает им лунный диск. Закрывает один глаз – и луна исчезает.