— Он не рассердился?

— Ничуть! Разве, в конце концов, мои слова что-то значат, разве обыкновенная женщина может на что-то претендовать? Уверена, доктор Дюпи считает все, что я сказала, следствием фантазий, которые затмевают разум женщины.

Суаре с выступлением доктора Дюпи имело далеко идущие последствия. На взгляд матушки, демонстрация в тот вечер смертоносного вакуума сыграла роль злых чар, и Виктор не избежал их воздействия.

— Самонадеянность — величайший порок нашего века, — сказала она мне однажды вечером, сидя у моей постели, — Искушение велико, особенно для одаренных душ. Если она пускает корни в человеке, от нее трудно избавиться, — Матушка протянула мне книгу. Она была не столь велика, как «Книга Розы», и переплет ее был менее изыскан; но матушка вручила ее с выражением очень серьезным и откровенно опасливым, — Помнишь, я говорила тебе, что ничто, относящееся к Великому Деланию, не является тем, чем оно видится профану? Все таково, каково есть, но и также нечто большее. Будем надеяться, ты занималась достаточно прилежно, чтобы всегда помнить об этом. Ибо эта книга потребует от тебя еще больше усилий, чтобы увидеть то, чего не увидишь с первого взгляда. — Она наклонилась, запечатлела поцелуй на моем лбу и удалилась, оставив меня наедине с книгой, — Ты еще слишком молода, дорогая, — сказала она у порога, — Не думала, что придется начать так Рано, но, полагаю, у нас нет выбора.

«Лавандовая книга» — это название мы дали ей по цвету ее кожаного переплета — не имела собственного названия, не был указан и автор. Она тоже была на латинском, но текст проще. Даже не прибегая к помощи перевода, который матушка приложила к книге, у меня не должно было возникнуть трудностей в понимании большей части того, о чем в ней рассказывалось, поскольку текст представлял собой практически обычные подписи под рисунками, которые во множестве заполняли том. Рисунки были не столь прекрасными, как в «Книге Розы», но куда более захватывающими. Они были сгруппированы в серии, каждая из которых представляла собой как бы последовательно развивающийся рассказ. Я скоро поняла, что рассказы также должны были восприниматься как указания.

Годом раньше меня смутило стремление матушки делать мне подарки, которые можно было счесть непристойными. Теперь меня еще больше удивило собственное безразличие, с которым я разглядывала книгу, где на каждой странице изображались мужчина и женщина, совершающие акт любви, — причем куда более необычными способами, чем в «Книге Розы». Здесь пары развлекались в столь диковинных, иногда акробатических позах, что скорее рождали во мне любопытство, нежели неловкость. Может быть, спрашивала я себя, так принято заниматься любовью у другого народа? В конце концов, мужчина и женщина были экзотической наружности: он — индийский принц, она — одна из его многочисленных наложниц. Особенно меня поражало бесстыдство этих женщин, их вызывающие позы, обещающие удовлетворение самой необузданной похоти. В книге подробно показывалось, как нужно румяниться, украшать и умащать благовониями свое тело, чтобы быть как можно соблазнительней, а особенно как услаждать мужчин, исполняя любую их прихоть. Описывались такие позы, какие я вряд ли смогла бы принять, а если смогла бы, то наверняка не удержалась бы от смеха. Ежели верить этой книге, у женщины нет ни одного местечка, которое нельзя было бы использовать, чтобы усладить мужчину, ее господина. Разглядывая рисунки, я поняла, сколь бедна на воображение любовная практика добропорядочных христиан, среди которых я жила. Если они вообще заговаривали о подобных вещах, то были немногословны; а в постели, насколько мне вообще было известно, ограничивались тем, что торопливо делали свое дело и тут же отваливались, что, полагаю, радовало мало кого из женщин. Но с другой стороны, женщины, которых я видела в книге, были распутницы, всего лишь безвольные рабыни мужчин. Должна ли я следовать их примеру?

Когда я попросила матушку помочь разрешить мои сомнения, она похвалила меня за то, что я не подошла к книге легкомысленно.

— Ты задаешь умные вопросы. Я не дала бы тебе эту книгу, будучи не уверена, что ты уже достаточно взрослая, чтобы отнестись к ней критически. К сожалению, ты совершенно права. Женщины на этих рисунках воспитаны так, чтобы быть наложницами; с ними обращаются не по-человечески только потому, что они продали себя мужчинам. Мужчины, разумеется, не испытывают угрызений по поводу подобной сделки. Нет, Элизабет, я хотела не того, чтобы ты научилась у этих женщин разврату. Эти рисунки принадлежат другому миру и другому времени, когда мужчина знатного рода мог иметь столько наложниц, сколько пожелает. В том мире женщина могла полностью насладиться своим телом, только став проституткой и торгуя своей любовью. Печально, что Великое Делание стали связывать с теми постыдными временами. Обращаясь к этим книгам, мы должны быть осторожны в суждениях; нам необходимо развивать собственное понимание этих учений. Тут, моя дорогая, есть парадокс. До тех пор пока в женщине уважают телесное, в ней всегда будут унижать духовное. Пока будут считать, что мы слишком «чисты», чтобы иметь в себе что-то животное, к нам будут относиться как к инфантильным простушкам и игнорировать.

— Значит, нужно подражать тому, что я вижу на этих рисунках?

— Тебе предстоит сыграть свою роль в Великом Делании. Роль Soror Mystica, мистической сестры. Объяснить, в чем она состоит, непросто, ибо в нашем мире этому нет аналога. Может статься, что Серафина попросит тебя повторить определенные вещи, которые ты видишь на этих рисунках, хотя она позаботится о том, чтобы это совершалось в соответствии с их истинным духом. Ты доверяешь ей?

— Да. Но боюсь, Виктор сочтет меня распутной, если я буду вести себя как эти женщины.

— Виктора особо учили думать о женщинах иначе, нежели другие мужчины. Он знает: все в этих книгах имеет свой, скрытый смысл. Небольшой пример. Видишь мужчину и женщину на рисунке? Обычно, если они занимаются любовью, мы считаем, что их свела вместе жажда получить физическое наслаждение. А теперь представь, что здесь изображена единая душа, поделенная между ними двумя. Тогда эти любовники уже не отдельные люди, а части, жаждущие полного слияния. Великий Платон учил, что каждый из нас не что иное, как половина полного человека. То, что мы называем любовью, есть жажда обрести в другом недостающую половину. Таким образом, даже похоть проститутки может говорить о более высокой страсти. К тому времени, как ты завершишь Делание, ты будешь знать множество подобных вещей лучше меня, ибо у меня нет мужчины, с которым мы были бы единым целым.

Примечание редактора

Роль Soror Mystica в химической женитьбе

Пока Элизабет изучала «Лавандовую книгу», ее тщательно готовили к выполнению роли мистической сестры в алхимическом Делании. Эта странная задача женщины, не имеющая соответствия в религиозном обучении в нашем обществе, стала предметом моего особого внимания в те несколько лет, что я работал над мемуарами Элизабет. Проблема оказалась из наиболее трудноразрешимых среди всех, с которыми я столкнулся.

В иллюстрациях к алхимическим трактатам женщины, изображаемые обычно в виде мистических существ, богинь, которые олицетворяют силы природы, королев или астрологических знаков, занимают заметное место. Но в письменных текстах, сопровождающих подобные иллюстрации, образ женщины всегда видится смутно, как бы сквозь стекло. Письменное слово почти исключительно принадлежит мудрецу, то есть, по всеобщим понятиям, мужчине. Это неизменно ученый муж, одиноко трудящийся в своей лаборатории. Однако еще в третьем веке от Рождества Христова мы замечаем пусть трудноуловимые, но изменения. Мы наталкиваемся на мимолетные упоминания о «femina» или, чаще, «puella»[37]. Это женщины-помощницы, которые явно обладают сокровенным знанием и участвуют в алхимическом процессе. Например, в руководстве святого Зосимы «Manipulationes» мы находим следующее указание: «Пусть женщина поместит все необходимое с северной стороны печи и там же совершит потребное моление». Или вот другой пример: «Пусть теперь женщина приготовит тинктуру и нагреет ее до первого уровня». Подобные редкие упоминания можно встретить в арабских текстах семнадцатого и восемнадцатого веков, в которых вновь говорится о некой неведомой женщине, обладающей высоким мастерством. На иллюстрациях более позднего периода в лаборатории может появляться женщина, готовая помогать адепту. Арнольд Вилланова и Раймонд Луллий, оба говорят об этой фигуре как о «soror» и ясно дают понять, что адепт зависел от ее участия в работе, где у нее были свои задачи. На иллюстрациях неизменно изображена женщина смиренного вида, обычно прекрасная и молодая, одетая скромно, иногда стоящая в молитвенной позе обочь своего господина. По меньшей мере на одном рисунке с изображением выдающегося голландского алхимика Гельвеция роль soror исполняла его верная супруга, которая, как говорят, была не менее сведуща в тайных знаниях. Все это заставляет нас гадать о том, какие конкретно обязанности исполняла женщина; но ничто не указывает на их аморальный характер.