— Вы все дали мне свое согласие, чтобы возобновить этот заем!

— Конечно, конечно, но сама идея была не из лучших, именно вам следовало ее отвергнуть.

«Идея» заключалась в том, чтобы занять у акционеров сногсшибательные суммы, предназначенные для «изысканий» в области добычи акмадона. Если бы эти изыскания — «а в этом не стоило даже сомневаться», гласила реклама — подтвердили «оптимальную эксплуатацию» ценного минерала, компания гарантировала «значительные дивиденды» своим вкладчикам. В том случае, если бы это ни к чему не привело, и без слов было ясно (впрочем, никто об этом и не говорил ни слова), что компании пришлось бы взять новый заем у тех же акционеров, чтобы продолжить «изыскания», естественно, «находящиеся на стадии завершения».

И так далее.

Это превратилось в рутину.

Доходную.

Длящуюся вот уже несколько десятилетий.

— И чем же эта идея нехороша? — спросил близнец.

— Вот этим.

Ему сунули под нос черновик статьи, которая должна была появиться завтра же в международной прессе, если бы компания немедленно не купила газету, готовую ее опубликовать. Заголовок данной статьи строго гласил: «Акмадон: новый скандал Панамы».

В статье говорилось, что вот уже несколько лет некая компания предлагала своим акционерам разработку некоего минерала, акмадона, которого просто-напросто не существовало в природе. Небывалые суммы направлялись на так называемые «изыскания», касающиеся состава, добычи и бесчисленных свойств данной минералогической химеры. Но особенно шокировало подписавшего статью (назвавшегося Постелем-Верди) то, что само слово «акмадон» не встречалось ни в одном словаре: «К элементарному мошенничеству добавляется еще и семантическая мистификация!» — заключал этот поэт, непонятно каким образом затесавшийся в рубрику «Экономика».

Когда же близнец заметил совету администрации, что эта байка для обдирания акционеров появилась не вчера (дело в том, что акмадон был изобретением самого Перейры, а сэр Энтони Кальвин Кук-старший когда-то первым согласился финансировать эти ставшие предметом осуждения исследования), ему ответили, что все это, конечно, так, но досье находилось у него в руках и именно он не сумел под держать доброжелательную сонливость акционеров, так что их пробуждение влекло за собой его уход.

Таким образом, как выразился один из членов сего совета француз Мадрикур, он «просрал» все дело.

— Вы просрали все дело, дорогой друг. Ваша голова тому ценой.

После убийства Святого Президента прошло сорок шесть дней, сорок шесть дней национального траура в Терезине, объявленного полковником Эдуардо Ристом. Везде, где были церкви, служилась ежедневная месса в память о невинно павшем. Месса начиналась в тот час, когда святой был убит, а просвира оказывалась в пальцах священника в ту самую секунду, когда пуля неизвестного освободила душу президента. Сорок шесть дней, в течение которых Святой Президент был темой всех разговоров и поводом всякого молчания. Люди молились под теми самыми цезальпиниями, под которыми он выслушивал их, они молча вслушивались в тишину вокруг крылец, с которых он к ним обращался. Повсюду, даже в самых глухих поселениях, ставили статуи президенту. Эти памятники представляли собой не того юношу в ладно сидящей униформе, который когда-то уложил Генерала Президента, но горбатого паломника, в которого он превратился, расточая себя и сочувствуя другим.

На утро сорок седьмого дня в шахтерском поселке на севере страны какой-то человек стоял неподвижно перед вереницей статуй убиенного президента.

Человек этот был одет в форму святого и до странности походил на него. (В сущности, это и был его брат-близнец, тот, от которого только что избавилась компания.)

Сначала никто его не заметил, настолько он сливался со статуями брата. Рабочие поселка как раз собирались спускаться в шахту. Они молча снаряжались. Их ледорубы, котелки, сита позвякивали в тишине раннего утра. Они прикрепляли фонарики на свои каски.

Отставленный близнец и бровью не повел, глядя, как они нацеживают карабины на пояса удачи. Стоя неподвижно, прислонившись к холодному каменному плечу, он затаил внутреннее волнение: «Вот отряды моего реванша, — думал он, — вот железо моей революции: крестьяне, снятые с полей и брошенные в шахты, вакейрос, лишенные пространства, чтобы перерабатывать, как отбросы, внутренности земли, гордые охотники, превращенные в кротов… О! Как им захочется отомстить, когда они узнают, кто их обворовывает, кто лишает их нормальной жизни, кто истощает их! О! С каким напором нахлынут их силы, когда они вновь увидят солнечный свет! О! Какой кровавой окажется бойня, когда я выпущу их на Терезину! Крестовый поход под предводительством их воскресшего президента, Бог мой, да они будут непобедимы!»

Именно таков был его план: предстать перед огромной дверью народного суеверия как реинкарнация своего брата и поднять толпы, чтобы отомстить за себя. Это не должно вызвать затруднений. Подумайте только: их Святой Президент, вернувшийся из страны мертвых! Они, несомненно, пойдут за ним как один. Все было готово: гроты, заваленные оружием на контрфорсах границы, грузовики и бронеавтомобили, ждущие своего часа под камуфляжем, агенты, введенные в правительство Терезины, союзники повсюду, даже в самом президентском дворце, в том числе и в ближайшем окружении полковника Эдуардо Риста. Оставалось только набрать войска. Момент настал. Через несколько секунд близнец отпрянет от камня и обратится к этим людям с речью воскресшего: «Да, это в самом деле я, ваш убитый президент. Мое единственное преступление? Желание возвратить вам богатства вашей земли… И они убивают меня! Но я воскресаю! Я выхожу из своей каменной оболочки! Я возвращаюсь! Я вернулся! Я теперь не тот человек слепой доброты, которого они отдали на заклание, как ягненка, я — нетленное тело вашей революции. Я — ваш праведный гнев, неумолимый проводник вашей карающей руки, живая статуя вашей правоты, священное железо ваших древних прав! Вчера я обращался к вам, и вы меня слушали, вы доверились мне, и я вас выслушал, сегодня мы пойдем убивать вместе!»

Да, вот что он задумал сделать: вступить во всеоружии в когорту их бесчисленных святых, воплотить в одном и оборотней внутреннего пространства, и пределы Карибских островов, и ярость Завещания, одному взобраться верхом на всех четырех лошадей Апокалипсиса, сбросить полковника Эдуардо Риста, завладеть Терезиной, отправить агентов в Нью-Йорк, чтобы они уничтожили совет администрации, который его отстранил, организовать вместо него другой, словом, завладеть одновременно и властью, и состоянием, и уже с этих позиций обратиться к остальной Латинской Америке.

(Ах да! Убрать француза Мадрикура и еще журналиста Постеля-Верди, он заставит их умирать медленной смертью, в агонии, чтобы они заплатили за его потерянное время.)

Представляя себе эту перспективу, близнец дрожал от удовольствия, того, которое способны испытывать единственно натуры подлинно умозрительные.

«Внимание, вот уже один меня заметил!»