отряд красной гвардии беспрепятственно передвинулся за спиной подтелковского комитета от Черткова на Миллерово, – партизанскому отряду есаула Чернецова – единственной реальной силе Войска Донского – было приказано освободить Каменский район.

Оставив небольшой заслон на станиции Зверево, в сторону переполненного красногвардейцами Дебальцева, есаул Чернецов разбил налетом на разъезде Северный Донец пропущенных вперед подтелковских красных и на рассвете 17 января занял без боя станицу Каменскую.

Столкновения с казаками, чего так опасались в Новочеркасске, не произошло. Высланные на Северный Донец против партизан «революционные» казаки остались равнодушными зрителями короткого разгрома своих «иногородних товарищей», а сам Подтелков, со своим комитетом и частью арестованных офицеров, заблаговременно передвинулся на станцию Глубокую, где к этому времени уже находились главные силы северной группы красногвардейцев, во главе с товарищем Макаровым. Местный казачий нарыв, казалось, был вскрыт, и у Чернецова были развязаны руки для привычной уже операции против очередного красногвардейского отряда.

Уже с утра 17 января в пустынной зале Каменского вокзала, около большой иконы Святого Николая Чудотворца, стояла очередь местных реалистов и гимназистов для записи в Чернецовский отряд. Формальности были просты: записывалась фамилия, и новый партизан со счастливыми глазами надевал короткий овчинный полушубок и впервые заматывал ноги в солдатские обмотки. Здесь же, на буфетной стойке, где еще на днях армянин торговал окоченевшими бутербродами, каменские дамы разворачивали пакеты и кульки, это был центральный питательный пункт.

Штаб отряда поместился в дамской комнате, у дверей которой стоял с винтовкой партизан; но Чернецова я нашел на путях, около эшелонов. Он легко и упруго шел вдоль вагонов навстречу мне, все такой же плотный и розовый.

Моя вторая и последняя встреча с ним была длиннее: в отряде был пулемет кольт, но не было «кольтистов», а я знал эту систему. Силы отряда, судя по двум длинным эшелонам с двумя трехдюймовыми пушками на открытых платформах, показались бы огромными; но это был только фокус железнодорожной войны: большинство вагонов были пустыми.

Каменскую заняли две сотни партизан с несколькими пулеметами и Михайловско-Константиновской юнкерской батареей, переданной Чернецову от новорожденной Добровольческой армии. Батареей командовал полковник Миончинский, Георгиевский кавалер, отец «белой» артиллерии, позже погибший под Ставрополем.

Движение на Глубокую было намечено на следующий день, но к вечеру было получено сообщение о занятии станции Лихой со стороны Шмитовской большими силами красногвардейцев. Каменская оказалась отрезанной от Новочеркасска; надо было поворачивать назад и ликвидировать непосредственную угрозу с тыла. Одно орудие с полусотней партизан было двинуто к Лихой сейчас же, а на рассвете 18 января был отправлен и второй эшелон, с орудием и сотней партизан. Состав из пустых вагонов был сделан особенно большим для морального воздействия на противника.

Я поместил свой кольт на тендере идущего задним ходом паровоза, впереди была открытая платформа с пушкой. Поезд тяжело брал большой подъем. Вправо и влево от пути, словно вымершие, чернели в снегах хутора. На разъезде Северный Донец около семафора лежало десятка три мерзлых трупов красногвардейцев в ватных стеганых душегрейках.

Около 12 часов подошли к Лихой и стали немного позади нашего первого эшелона. Бой под Лихой и по своей обстановке, и по своим результатам очень характерен для чернецовских боев, хотя сам Чернецов и не был этот раз со своими партизанами, задержавшись в Каменской для подготовки глубокинской операции. Прямо перед нами, в полутора верстах, серело квадратное здание вокзала. Сейчас же левее, по пути в Шмитовскую, дымили паровозы трех больших эшелонов. А вокруг станционных построек, точно муравейник, копошилась на снегу темная масса красноармейцев. Выгрузившиеся из вагонов партизаны рассыпались по обе стороны железнодорожного пути в редкую цепь и во весь рост, не стреляя, спокойным шагом двинулись к станции.

Какой убогой казалась эта цепочка мальчиков по сравнению с плотной тысячной толпой врага! Противник тотчас же открыл бешеный пулеметный и ружейный огонь, поддержанный артиллерией. Над нашей цепью вспыхнули дымки шрапнелей, гранаты взрывали снег около наших эшелонов. Полковник Миончинский, вскочив на угол моего тендера, подал команду – первым же попаданием разбило паровоз у заднего эшелона противника: все его три состава остались в тупике.

Партизаны продолжали все так же спокойно, не стреляя, приближаться к станции. Было хорошо видно по снегу, как то один, то другой партизан падал, точно спотыкаясь. Наши эшелоны медленно двигались за цепью. Огонь противника достиг высшего напряжения; но с нашей стороны редко стреляло одно или другое орудие, да захлестывался мой кольт и максим с другого эшелона. Уже стали хорошо видны отдельные фигуры красногвардейцев и их пулеметы в сугробах перед станцией.

Наконец, наша цепь, внезапно сжавшись, уже в двухстах шагах от противника, с криком «Ура!» бросилась в штыки. Через двадцать минут все было кончено. Беспорядочные толпы красногвардейцев хлынули вдоль полотна на Шмитовскую, едва успев спасти свои орудия. На путях, платформах и в сугробах, вокруг захваченных двенадцати пулеметов, осталось больше сотни трупов противника. Но и наши потери были велики, особенно среди партизан, бросившихся на пулеметы. Был ранен руководивший боем поручик Курочкин. Уже в сумерках сносили в вагоны раненых и убитых партизан. А в пустом зале станционного здания, усевшись на замызганный пол, партизаны пели: «От Козлова до Ростова гремит слава Чернецова!»

* * *

Утром половина отряда с ранеными и убитыми вернулась в Каменскую. Перед отходом эшелона приехали верхами с десяток казаков из соседних с Лихой хуторов. В это время переносили из одного вагона в другой раненного в живот подростка-партизана. Его глаза были закрыты, он протяжно стонал. Казаки проводили глазами раненого, повернули лошадей. «Дите еще… И чего лез, спрашивается?..» – бросил один из них.

Я вернулся на паровозе в Каменскую около двух часов, в надежде найти в местном арсенале недостающие нам орудийные снаряды. Каменский вокзал обстреливался высланной с Глубокой на платформе пушкой; у вагона с трупами партизан стояла толпа, опознававшая своих детей, знакомых, а в вокзальном зале шла панихида. Около вокзала я встретил обезумевших от горя мать и отца – они бежали к вагону с мертвецами: им кто-то сказал, что я убит. Вечером вернулись остававшиеся на Лихой партизаны и была получена телеграмма от атамана Каледина: есаул Чернецов был произведен прямо в полковники; партизаны получили Георгиевские медали.

Поздно вечером, в дамской комнате вокзала, был составлен план завтрашней ликвидации глубокинской группы красногвардейцев. Сам Чернецов, с полутора сотней партизан, при трех пулеметах и одном орудии, должен был, выступив рано утром 20 января походным порядком (это был первый случай отрыва от железной дороги), обойти Глубокую с северо-востока, испортить железнодорожный путь и атаковать станцию с севера. Оставшаяся часть партизан,