– Пусть приходят и всех нас перебьют!

Маруха еле сдерживалась, особенно после сумасшедших выходок Барабаса, который обожал будить ее, тыкая в висок дулом автомата. У нее начали выпадать волосы. По утрам они усеивали всю подушку, и это приводило Маруху в отчаяние.

При всех различиях, охранников объединяли страх и взаимное недоверие. А Маруха еще больше раздражала их неожиданными вопросами. «Разве можно так жить?», «Во что вы верите?», «Знаете ли вы, что такое дружба?» И, не дожидаясь ответа, загоняла их в угол: «Для вас что-нибудь значит честное слово?» Ответа не было, но, видимо, мысли, вызванные этими вопросами, были неутешительными, ибо вместо того, чтобы огрызаться, они унижались перед Марухой. Сопротивлялся один Барабас. «Проклятые богачи! – крикнул он как-то Марухе в ответ. – Вы думали, что будете править всегда? Черта с два: ваше время кончилось!» Раньше Маруха боялась, но теперь ответила так же неистово:

– Вы убиваете своих друзей, ваши друзья убивают вас, все вы в конце концов перебьете друг друга. Кто вас может понять? Покажите мне того, кто объяснит, что вы за звери!

Наверное, от отчаяния, что не может ее убить, Барабас ударил кулаком в дверь с такой силой, что повредил запястье. Он дико закричал и чуть не расплакался. Но чувства жалости у Марухи не было. Напрасно майордомо весь вечер пытался ее успокоить и задобрить хорошим ужином.

Маруха никак не могла понять, почему в установившемся бардаке нужно по-прежнему разговаривать шепотом, запирать комнату и ради конспирации приглушать звук радио и телевизора. Не выдержав беспредела, она восстала против бессмысленности тюремных правил, начала говорить в полный голос и пользоваться ванной когда хотела. Правда, это усилило опасность агрессии, особенно когда майордомо оставлял ее наедине с дежурной парой. Драматичный эпизод произошел однажды утром, когда охранник в маске ввалился в ванную, где Маруха намыливалась под душем. Она едва успела прикрыться полотенцем и закричала от страха так громко, что, казалось, услышит вся округа. Насмерть перепуганный охранник застыл как истукан, прислушиваясь, не всполошились ли соседи. Однако на помощь никто не спешил, вокруг царила полная тишина. Сделав вид, что перепутал дверь, он на цыпочках отступил.

Совершенно неожиданно майордомо привел в дом незнакомую женщину, которая взяла власть в свои руки. Но вместо того, чтобы прекратиться, беспорядки только усилились. Женщина поощряла пьяные похождения хозяина, которые обычно заканчивались потасовками с битьем бутылок. Еду стали приносить, когда вздумается. После воскресных гулянок Маруха и охранники сидели без еды до понедельника. Как-то рано утром во время прогулки по двору Маруха осталась одна, а все четверо охранников отправились опустошать холодильник, бросив оружие в комнате. Мысль, пришедшая ей в голову, заставила вздрогнуть. Эта мысль не отступала, пока она общалась с собакой, гладила ее и что-то шептала, а довольный пес в ответ лизал ей руки и урчал от удовольствия. Окрик Барабаса вывел ее из забытья.

Иллюзиям пришел конец. Прежнего пса заменили на другую, кровожадного вида, собаку. Прогулки запретили, а с Марухи не спускали глаз. Больше всего она боялась, что ее привяжут к кровати цепью, которую Барабас то и дело наворачивал на руку, словно железные четки. На всякий случай Маруха заметила:

– Если бы я захотела, то давно бы убежала. Меня не раз оставляли одну, а я все еще здесь – только потому, что не намерена бежать.

Видимо, кто-то сообщил наверх о ее жалобах, и однажды утром подозрительно ласковый майордомо пришел с извинениями. Он говорил, что ему до смерти стыдно, что охранники впредь будут вести себя хорошо, что он уже послал за женой и она скоро вернется. И действительно, Дамарис вернулась как ни в чем ни бывало, с двумя дочерьми, мини-юбками из пестрой шотландки и ненавистной чечевицей. Более того, на следующий же день явились два начальника в масках и, вышвырнув из комнаты четверых охранников, восстановили порядок. «Больше они не вернутся», – заверил один из начальников с суровой определенностью. Сказано – сделано.

Тем же вечером вместе с командой охранников-бакалавров в комнату вернулся волшебный февральский покой размеренной жизни с чтением всевозможных журналов, музыкой группы «Ганс Ротекс» и фильмами с Мэлом Гибсоном в роли умудренного в сердечных делах воина. Маруха с удовольствием замечала, что молодые наемники все это слушали и смотрели так же увлеченно, как и ее сыновья.

В конце марта неожиданно приехали два незнакомца, прятавшие лица под масками, взятыми у охранников. Один из них, едва поздоровавшись, начал измерять пол с помощью портновского метра, пока второй вежливо объяснил Марухе:

– Очень рад познакомиться с вами. Нас прислали, чтобы постелить ковер.

– Ковер?! – закричала Маруха, задыхаясь от ярости. – Идите к черту! Я хочу выйти отсюда. Немедленно!

Конечно, дело было не в самом ковре, а в том, что это могло означать: освобождение откладывается на неопределенный срок. Позже один из охранников успокаивал Маруху, что она все не так поняла, что, возможно, как раз наоборот: ее собираются освободить, а обстановку обновляют ради других, более важных заложников. Но Маруха не сомневалась, что в тот момент ковер мог означать только одно: еще год выпадает из жизни.

Пачо Сантос, проявляя изобретательность, тоже старался хоть чем-то занять своих охранников, ибо когда им надоедало играть в карты, крутить десять раз подряд один и тот же фильм или хвастать мужскими подвигами, они начинали слоняться по комнате, как львы в клетке. Сквозь отверстия в масках виднелись красные глаза. Единственное, на что они могли рассчитывать, – это несколько дней отгулов. После такой недели сплошных гулянок, беспробудного пьянства и наркотиков становилось еще хуже. Употребление наркотиков, и не только на службе, было запрещено и строго наказывалось, но любители этого дела всегда находили способ обмануть бдительность начальства. Как правило, курили марихуану, а когда припекало, принимали несколько таблеток «базуки», способной толкнуть на любое безрассудство. Как-то один из охранников, прошлявшись всю ночь по притонам, рано утром с криком ввалился в комнату Пачо. Парню привиделся черт с кровавыми глазами, пучками торчавшей из ушей щетины и адским запахом паленой серы. Ему очень хотелось закончить праздник в компании пленника. «Ты не представляешь, какой я злодей», – сообщил охранник, глотая в шесть часов утра двойную порцию водки. Следующие два часа пьяница в порыве откровенности рассказывал о себе, хотя никто не тянул его за язык. Когда он в конце концов отключился, Пачо едва не решился бежать.

В плену Пачо с особой радостью перечитывал письма читателей, которые «Тьемпо» по инициативе Марии Виктории специально для него публиковала на первых страницах без купюр и сокращений. Последняя фотография его детей, напечатанная в одной из заметок, вдохновила Пачо тут же написать им письмо, полное сентиментальных признаний, может быть, смешных, для тех, кто не страдал. «Я сижу в этой комнате, прикованный к кровати, и на глазах у меня слезы». С тех пор он написал жене и детям несколько откровенных писем, но ни одно из них так и не сумел отослать.