Мгновение он балансировал на краю, пытаясь сохранить равновесие, и орал как резаный; потом рухнул вниз, и я смотрел, как его тело медленно кувыркается в воздухе, ударяется о скалы на полпути, отлетает в сторону, раскинув ноги, как тряпичная кукла, и исчезает в окутанной туманом бездонной пропасти.

Захватывающее зрелище. Конечно, мне приходилось убивать раньше — хотя никогда так хладнокровно, если позволите так сказать, — но никогда не ощущал я такого удовлетворения, как в тот раз, прикончив де Готе. Он заслужил смерть, как никто другой. Бессердечный, жестокий поддонок — повернись дело чуть иначе, не знаю, удалось ли бы мне выбраться так легко. Я себя не оправдываю — ни за пытки, ни за убийство, ибо и вины-то не чувствую. Что сделано, то сделано, но мне стоит быть честным и признать: и первое и второе доставили мне большое удовольствие. Хотя наездником он все-таки был отличным.

Впрочем, его смерть, пусть даже такая первоклассная, мало что решала по части обеспечения моего комфорта и безопасности. Оглядывая пустынную местность и пытаясь наметить план действий, я понимал, что влип по самые уши. Как пить дать, де Готе условился с Руди и K° о том, как быстро дать им знать, что с Флэши покончено и все в ажуре. Сколько пройдет времени, прежде чем они сообразят, что произошла осечка? Час? Два? День? Нужно исходить из предположения, что скорее рано, чем поздно; и тогда начнется жестокая охота, где в качестве бедной маленькой лисички буду выступать я. Мне надо убираться из Штракенца немедленно. Но куда?

Размышления эти вогнали меня в зеленую тоску, и я расхаживал по плато, восклицая: «Куда? Куда? Исусе, как мне отсюда выбраться?». Потом я встряхнулся, говоря себе, что раз уже я ухитрился уцелеть, уйдя от афганцев, то вряд ли стоит падать духом, имея дело с кучкой немцев. Все это вздор, сказал я себе минутой позже: они друг друга стоят. Но все-таки это цивилизованная страна, я неплохо владею языком, а опыта по части ускользнуть откуда-нибудь у меня вполне достаточно. Но у меня нет коня, из оружия — только нож, от разряженных пистолетов де Готе проку мало. Первое, что надо сделать, это покинуть Йотун Гипфель, а уж по ходу наметить план дальнейших действий.

Прежде чем отправиться в путь, я сжег уличающие бумаги, которые они зашили мне за подкладку. Потом углубился в заросли, взяв курс перпендикулярно тропе; я карабкался по поросшим мхом валунам и продирался через густые заросли кустарника. Это было не просто, но, погруженный в свои мысли, я почти не обращал внимания. В уме у меня билась одна мысль — это был совет, данный безвременно усопшим сержантом Хадсоном, с которым Мы вместе бежали от афридиев по джелалабадской дороге: «Когда ублюдки гонятся за тобой, иди туда, где им и в голову не придет тебя искать — даже если это место будет прямо у них под носом».

Так, в Штрельхоу идти нельзя, это ясно. Но будь я Бисмарком или Руди, куда бы по моему мнению ринулся Флэши? Конечно, на север, к побережью, лежащему в какой-то сотне миль отсюда. Значит, север отпадает. А какое из прочих направлений будет наименее привлекательным для беглеца? Все они рискованны, поскольку требуют долгого путешествия по Германии, но южное опаснее всех остальных. Господи, да самым последним местом, где они решат меня поджидать, будет Мюнхен, лежащий на дальнем краю страны, город, в котором и началась вся заварушка.

При этом предположении у меня затряслись поджилки, но чем больше я размышлял, тем выгоднее оно представлялось. Они ни за что не поверят, что я рискну идти туда, и не станут там искать. Шанс был призрачный, но я был уверен — будь Хадсон со мной сейчас, то указал бы именно это направление. Стоит мне добыть лошадь — не важно как — и я уже к ночи перемахну через границу Штракенца и галопом помчусь на юг. Лошадь можно выпросить, нанять, взять в займы, или украсть при случае — что ж, мне не в первой. Можно даже воспользоваться железной дорогой, если это покажется безопасным. В любом случае, сейчас я на свободе, и если им удастся схватить старину Флэши и покончить с ним, — ладно, тогда их можно будет признать более шустрыми парнями, чем они кажутся.

Я поспешил вниз по склону и примерно через полчаса очутился на более равнинной местности, а заросли сделались пореже. Из-за рощицы поднимался дымок, и я осторожно двинулся вперед, чтобы разведать. Там обнаружилась небольшая ферма, позади которой возвышались вековые деревья, но ни одной живой души за исключением нескольких коров на лугу и старого пса, дремлющего во дворе. Местечко вряд ли входило в разряд тех, где хорошо известен новый принц-консорт Штракенца, а это мне на руку — чем меньше народу меня узнает, тем меньше шансов у ищеек Бисмарка напасть на мой след.

Пока я размышлял, стоит ли прямиком идти туда или втихую высмотреть, не найдется ли подходящей лошади, которую можно стибрить, открылась дверь, и на пороге появился старик в гетрах и соломенной шляпе. Это был крестьянин, с морщинистым, как грецкий орех, лицом; заметив меня, он вытянулся и принял подобострастный вид — так местный люд обращается с каждым, у кого подошвы не испачканы навозом. Я вежливо поприветствовал его и сказал, что меня сбросила лошадь во время прогулки по Йотун Гипфелю; не может ли он выручить меня, дав за щедрое вознаграждение коня? И я продемонстрировал ему пригоршню крон.

Он помялся с минуту, глядя на меня настороженно, даже враждебно — старики часто так смотрят, — потом отослал меня в дом, к дочери. Та оказалась здоровенной крепкой девахой, не слишком смазливой, зато весом почти с меня; я отвесил ей изысканный поклон и повторил свою просьбу, снабдив ее очаровательной улыбкой. Долго ли коротко ли, они усадили меня за стол в кухне, и пока я подкреплялся первосортным пивом, сыром и хлебом, старик успел выйти из дому и вернуться, доложив, что Франц пошел искать Вилли, который может одолжить у Вольфов коня, и, если господин соизволит покуда перекусить и отдохнуть, скоро все будет исполнено.

Меня пока все устраивало — никто из них, похоже не Догадывался, кто я такой — вернее сказать, за кого себя выдаю — и я здесь был как у Христа за пазухой. Впрочем, оба несколько робели от присутствия в их скромном обиталище столь благородного господина и словно языки проглотили. Скажу без хвастовства, не будь дома старикашки, не прошло бы и часа, как мы с той пышнотелой девицей уже танцевали кадриль на матраце, но пока мне пришлось ограничить угощение едой и пивом.

Но вот прошел час, и я начал испытывать беспокойство. Мне не слишком светило торчать здесь, пока Руди, что не исключено, уже прочесывает Йотун Гипфель, и, когда минул второй час, а за ним третий, мое терпение кончилось. В ответ на мои требования, старый пень продолжал твердить, что не Вольф, так Франц или Вилли скоро будут здесь с лошадью. С отличной лошадью, добавлял он. Мне не оставалось ничего иного, как ждать, грызя ногти, пока старик молча сидел, а девка хлопотала по дому.

Они пришли через четыре часа, и без лошади. Зато с оружием. Их было четверо: дюжие парни в крестьянской одежде, но их решительный вид заставлял предположить, что они не все свое время посвящают пахоте. У двоих были ружья, у третьего из-за пояса торчал пистолет, а у вожака, здоровенного белобрысого детины, самое меньшее на голову выше меня ростом, на боку висел самый настоящий палаш. Завидев их, я вскочил, задрожав от страха, но здоровяк махнул рукой и отвесил мне неуклюжий поклон.