Тогда он задал ей вопрос о дочери.

– С ней все в порядке.

И он поймал себя на том, что они разговаривают друг с другом, как бывшие супруги. Он не услышал обычного для Мэй «это не твоя дочь, и что это ты о ней печешься» или что-нибудь в этом духе. Не было и упреков, которыми она могла бы осыпать его, будь он настоящим отцом, вроде: «Ты только сейчас, когда наша дочь уже выросла, решил справиться о ней? А где же ты был раньше?» Мэй могла бы сказать так запросто, это было в ее характере. Но она ограничилась лишь этим коротким: «С ней все в порядке». Она не желала вообще говорить о дочери. Но почему?

И словно в ответ на его вопрос, Мэй сказала:

– Знаешь, Арчи, я устала. У меня было все: и любовь, и деньги, и удача… У меня было все, но я так и не сумела этим воспользоваться. Как ты думаешь, это потому, что мне все так легко удавалось? Зачем мы вообще живем?

Он молча смотрел на нее и видел перед собой прежнюю Мэй, открытую и любящую Мэй, его Мэй.

– А ты знаешь, чем заставлял меня заниматься твой отец, когда привез сюда? – спросила она уставшим голосом, и в уголках ее глаз появились мелкие морщинки.

Арчи пожал плечами: меньше всего ему хотелось, чтобы вот сейчас Мэй принялась рассказывать ему о гадостях, которыми ей пришлось заниматься с его престарелым отцом-плейбоем.

– Никогда не догадаешься…

– И чем же? – выдавил из себя Арчи.

Они стояли на крыльце дома, возле стройных ног Мэй стоял большой потертый чемодан.

– Твой отец заставлял меня… – Она сделала паузу и вдруг расхохоталась: – Он заставлял меня танцевать! В пачке и на пуантах! Ну, как? Не чудак ли? Смешно, правда? Он прочитал какую-то книгу о русской балерине, и ему захотелось балерину. Он был старым маразматиком, твой отец. Я даже в постель ложилась в газовых юбках. А он умирал от наслаждения, когда поднимал эти юбки, когда развязывал ленты на пуантах… Старый сладострастник… Но как я потом выяснила, все эти юбки были предназначены совсем для другого.

Мэй достала сигарету и закурила.

– Дело в том, что он намеревался таким образом заставить рассказать меня о том, что произошло в Кисловодске в старинные года, когда лягушки были господа… Он откуда-то узнал, что моя покойная теперь уже Ниночка просто-таки боготворила одну известную балерину, которая в самый разгар революции пряталась чуть ли не в доме нашего прадеда… Ее ограбили, а когда дед умер, после него остались какие-то украшения, за которыми и охотился твой отец, Арчи. Ниночка считала почему-то себя виноватой в том, что произошло задолго до ее рождения. Видимо, она была слишком уж впечатлительной. Кажется, она и сама хотела быть балериной, да только ее не приняли в хореографическое училище. Она не любила это вспоминать. Но зато внушила мне с детства, что эти драгоценности прокляты и что они не могут принести нам счастья. Она зациклилась на этом, понимаешь? Мать продала в свое время какое-то кольцо этой балерины и вскоре умерла. Сама Ниночка тоже продала браслет, потом кольцо или что-то еще, не помню, и тоже умерла. Вот поэтому я и не хотела трогать эти вещи… А теперь, когда Ниночки нет, моя дочь владеет этими сокровищами, но она и понятия не имеет, сколько они стоят. К тому же Ниночка, как мне думается, уже успела предупредить ее не продавать их. Иначе Лора бы ни за что не пошла работать к чужим людям…

– Она знает что-нибудь о тебе? Вы живете вместе?

– Нет. Для нее я давно умерла. Ей незачем знать, какая у нее мать. Такими женщинами, как я, не гордятся, понимаешь? Она должна выбрать свой путь. Звучит пошловато, но это так…

– Это моя дочь?

– Какая разница. Говорю же, она должна сама выбрать свою дорогу. А я вот, Арчи, пришла к тебе. Ты же вылечишь меня? Вылечишь? У меня в чемодане виски. И это вместо платьев и помады. Я погибаю, Арчи…

И Мэй прожила у него три дня. Всего три дня. Потом ее не стало.

«Я выехала из Петербурга 13 июля, в четверг… Сюда мы приехали 16 июля в десять вечера, на следующий день после именин Вовы…»

«Когда до нас дошла весть о большевистском перевороте и первых действиях большевиков, мы поняли, что превратились в нищих.

Рухнули надежды получить свой дом назад и возвратиться в Петербург. А кроме того, я лишилась возможности отыскать самое дорогое для меня – письма Ники и его последнюю фотографию с дарственной надписью, которую я оставила на квартире у Юрьева».

Мур сказал мне по телефону, что встречаться с ним мы будем по средам в три часа в дубовой рощице поблизости от дома Вудза. «Как выйдешь из ворот, сразу направо, пройдешь несколько шагов и увидишь меня». Когда я спросила его, что мне следует отвечать тем, кто заинтересуется этим звонком, он ответил просто: «Скажешь, что тебе позвонил тот самый знакомый, с чьей помощью ты получила визу». И все. Собственно, я и представить себе не могла, чтобы кто-то из этого гостеприимного дома стал расспрашивать меня о моих звонках. Мало ли кто может мне позвонить… Гораздо больше меня мучил вопрос: есть ли у Мура в Лондоне сообщник или сообщница… Что они знают о нем? Но в голову почему-то приходил лишь сам Арчи. Я все еще находилась под впечатлением того дурацкого рисунка с гробом, рыжей девицей и ухмыляющейся физиономией Арчи. Он почему-то должен обрадоваться моей смерти. Но почему? Какая ему от этого польза? Или же на рисунке изображен вовсе не Арчи, а кто-то другой?

Хотя, если поразмыслить хорошенько, только одному человеку на сегодняшний день выгодна моя смерть или просто мое исчезновение с горизонта. Эдит. Эта женщина любит Арчи. Судя по всему, их связывают не только чувства, но и многолетняя привычка друг к другу. Почему Арчи до сих пор не женился на ней? Может, она бездетна? Или Арчи закоренелый холостяк и не женится из принципа? Но так или иначе, Эдит должна ревновать меня к нему. Ревновать и ненавидеть. Ведь я, находясь в Гринвуде, буду отнимать у нее не только Арчи, но и его деньги. Деньги… В тот день, когда Мардж принесла мне вместе с завтраком телефон, мы отправились с Арчи в Лондон за покупками. Он одевал меня в самых дорогих магазинах. Сначала меня одевал Мур, а теперь вот Арчи. На заднем сиденье машины уже громоздились пакеты с одеждой, косметикой и всем тем, что мне могло понадобиться на новом месте.

Арчи был со мной ласков, он казался счастливейшим из смертных.

– Скажите, мистер Вудз…

– Называй меня хотя бы просто Арчи, если не можешь пока называть своим отцом, – попросил он, когда мы вышли с ним из очередного магазина и я села в автомобиль. – Так что ты хотела меня спросить?

– Когда вы успели сообщить вашему другу Реджи о моем приезде и даже договориться о том, чтобы он учил меня языку?

– Реджи гостил у меня как раз в тот день, когда позвонил твой приятель и сказал, что звонит по твоей просьбе. Он пояснил, что ты не знаешь языка, поэтому звонит он, чтобы передать, что ты в Лондоне и ужасно нервничаешь по поводу своего желания встретиться со мной… Сначала я ушам своим не поверил, но когда до меня дошло, что ты действительно в Лондоне и остановилась в гостинице, я тут же бросился туда. И тогда же я сказал Реджи, что был бы рад, если бы он дал тебе хотя бы несколько уроков, на что он любезно согласился… У него полно свободного времени, так что с этим проблем не будет. Еще он сказал, что ему страшно любопытно увидеть мою дочь.