Вскоре у Лучо Марандино снова начались тяжелые времена, получка Сири исчезала, и Юханне приходилось брать деньги из их общих сбережений. Они никогда не говорили об итальянце. Теперь Сири только спала и ела дома, вид у нее был грустный. Уходя по вечерам, она надевала ожерелье. В один прекрасный день оно исчезло. Юханна сразу заметила это. Сири и Майла ничем с ней не делились, и она была вынуждена проверять все их вещи, которые о многом говорили ей. Ожерелья среди вещей не было. Итальянец забрал его обратно, он продал свой подарок. Если бы Сири потеряла ожерелье, она бы не выглядела такой равнодушной и неприступной, словно ничего не случилось.

— Майла, — спросила Юханна, — она тебе что-нибудь рассказывает?

— Нет.

— Разве вы не разговариваете друг с другом? О чем вы говорите, когда меня нет дома?

— Ни о чем.

Юханна рассердилась.

— Ты просто дура! — воскликнула она. — Ну чего ты хочешь? Чего? Тебе хорошо живется — или, может быть, ты несчастна?

— Что ты кричишь? — удивилась Майла. — Что тебе от меня надо?

Им стало трудно жить вместе. Порой Юханна думала, что должна была бы устроить сестрам более веселую жизнь, но не знала, как это сделать. На родине, если у человека становилось тяжело на душе, он уходил на пригорок или в лес, а потом возвращался, и никто ничего не замечал. Здесь же Сири, уходя, хлопает дверью или, наоборот, закрывает ее подозрительно тихо, и ты знаешь, что она сейчас бесцельно ходит по улицам, потому что ей все надоело. Знаешь. Но когда она возвращается, тщетно пытаешься делать вид, будто ничего не случилось.

Я должна помочь Сири, думала Юханна. Так не годится, она все время молчит.

Приближался ежегодный праздник в землячестве, это было важное событие. На празднике каждый старался показать, чего он достиг за прошедший год, все разглядывали и обсуждали друг друга. Как допустить Сири на это судилище? Ведь она придет со своим итальянцем, они будут сидеть рядом — она белокурая, он чернявый, маленький, — и все будут спрашивать, где он работает и где они живут. Все это по-дружески, просто разговоры, но тем не менее опасные разговоры, которые ни к чему хорошему не приводят. А присутствовать на празднике они все трое должны обязательно. Юханна была членом правления.

Наконец знаменательный день наступил — все наступает в свое время. Сири хотела надеть красное платье, которое ей подарил итальянец.

— Но ведь это финский праздник, — заметила Юханна, — наш самый важный праздник в году. Мы надеваем национальные костюмы, чтобы почтить нашу родину. Память о родине — наше единственное достояние.

Неожиданно Сири вся вспыхнула от гнева.

— Отстань от меня со своей памятью! — закричала она, потеряв над собой власть. — Почему всем должна распоряжаться только ты? Оставь себе на здоровье эту старую родину, а я хочу жить на новой и хочу надеть красное платье! — Она упала на пол, сотрясаясь от рыданий.

Юханна подняла ее на кровать и положила на лоб мокрое полотенце. Когда Сири успокоилась и с ней уже можно было разговаривать, Юханна сказала, что не возражает против красного платья. Все образуется, только не надо плакать, а то лицо распухнет и станет некрасивым. А ведь Сири хочется быть красивой для своего итальянца?

— Я не хочу его видеть, — прошептала Сири и снова заплакала.

— Майла, — сказала Юханна, — сбегай в аптеку и попроси чего-нибудь успокоительного. Возьми с собой словарь.

Вечером они пошли в землячество. Лицо у Сири было красное, глаза отекли и сделались еще меньше, чем всегда. Она держалась чуть ли не вызывающе, заговаривала со всеми, кого встречала в коридоре, тараторила не думая. И все время глядела по сторонам, ища глазами итальянца, но он еще не пришел. Для праздника землячество арендовало школу в восточной части города, пришедшие сидели за партами. Сцена была украшена еловыми ветками, переплетенными синими и белыми лентами, горели свечи. Итальянец пришел в последнюю минуту и сел рядом с Сири, которая заняла для него место. Юханна с Майлой сидели за партой позади них. Юханна смотрела на его короткую жирную шею с черными завитками волос и думала: он плохой человек. Даже странно, что он такой кругленький, похож на ребенка. Оркестр заиграл национальный гимн, и люди встали, Лучо Марандино — чуть позже всех. Странно, думала Юханна, они оба одинаково пухлые, как дети. Наверно, и ребенок у них был бы такой же толстый и пухлый…

Все сели. Сири оглядывалась по сторонам, пытаясь узнать, какое впечатление произвел итальянец на ее земляков, левую руку она положила на парту, чтобы все могли видеть ее обручальные кольца. Итальянец первый раз был в землячестве. Время от времени Сири прижималась к нему, чтобы показать, что он принадлежит ей.

— Видишь, как она себя держит? — шепнула Юханна Майле. — Не надо ей сегодня ничего говорить. Я уже придумала, что нам делать.

Майла бросила на нее долгий внимательный взгляд, снова отвернулась и стала такой же безразличной, как всегда.

После речи и хорового пения все вышли в коридор, там угощали кофе и соком. Сири с итальянцем не подошли к буфету, они остановились в углу за вешалкой.

— Хочешь кофе? — по-фински спросила Юханна у Сири. — Принести тебе чашку?

— Спасибо, не надо.

— Если ты будешь прятаться здесь среди пальто, ты не сможешь ни с кем поговорить. А тебе, кроме дома, не часто случается поговорить на своем родном языке.

— Я разговариваю с Лучо! — ответила Сири с вызовом, словно искала ссоры.

— Смотри, останешься в одиночестве, — сказала Юханна. — Он им не понравился.

Вот и сказала, и сказанного не вернешь.

— Настоящий финский праздник, — заметил Лучо Марандино.

По-американски он говорил плохо. Взгляд у него был острый как нож, он понял, о чем они говорят.

— Он считает, что у нас скучно, — сказала Сири, — и он прав. Мне тоже надоело это твое землячество!

— Не срамись! — сказала Юханна. — И нечего плакать. Вот тебе носовой платок, ступай в уборную, вернешься, когда успокоишься.

Сири взяла платок и ушла. Хуже быть уже не могло, Сири презирает землячество — единственное, что связывает их с родной деревней, — ей наплевать, что здесь хоть раз в месяц она имеет счастье говорить на своем родном языке, что здесь ее поймет каждый, к кому бы она ни обратилась, здесь всегда можно сказать: а ты помнишь?.. Или: ты из каких мест и как у тебя сложилась жизнь в этой чужой стране? Нет, Сири уже отдалилась от них из-за своего итальянца, с которым не может даже разговаривать, из-за этого вора, который ничего не понимает. Юханна повернулась к нему и сказала по-американски:

— Уходите! Оставьте мою сестру в покое! У вас нет денег, чтобы дать ей дом. А у нас вы жить не можете. Вы никому не нравитесь. Все очень плохо.

Он ответил:

— Вы мне тоже не нравитесь. Все финны противные.

Оркестр заиграл народные песни, и люди вернулись на свои места. Сири сидела не двигаясь рядом со своим итальянцем, ее красное платье выделялось в зале ярким пятном. Они прослушали еще одну речь, но Юханне было трудно сосредоточиться, она думала только о деньгах, которые принесла, чтобы спасти Сири от пожизненного несчастья. Это было все, что им удалось скопить: толстый бумажник из черной кожи — он лежал у нее в кармане передника. Место было надежное, но все равно ее рука то и дело ныряла в карман — проверить, там ли бумажник.