Сережка просто так не свалится, если сидеть прямо.

Если она сидела на заднем сиденье этого такси и тискалась с каким-то парнем, пока Палле ее вез, должно быть, она порядочно напилась и крышу у нее снесло — она же все-таки знает, что он мой работодатель. Когда она напивается, у нее же крышу сносит. В первый раз мы оба трахались пьяными: было два часа ночи, а она настояла, чтобы произошло это на футбольном поле, у ворот. Только потом я узнал, что время от времени она встречалась с вратарем, а он ее бросил.

Я набрал ее имя в телефоне, поглазел на него, а потом опустил мобильник в консоль между сиденьями и врубил радио.

* * *

У гаража Палле я припарковался в пять часов. В половине шестого принял душ и переоделся — стоял в коридоре и ждал Венке, она красилась и болтала по телефону в ванной.

— Ну да, ну да, — раздраженно произнесла она, выйдя и увидев меня. — Когда ты меня торопишь, еще дольше выходит!

Я не произнес ни слова и знал, что остается и дальше держать язык за зубами. Держать язык за зубами и держать воздушный шарик.

— Тебе обязательно так стоять? — заныла она, надевая длинные черные сапожки.

— Как «так»?

— Скрестив руки на груди.

Я опустил их.

— И не смотри на часы, — вспылила она.

— Я не см…

— Не думай об этом! Я сказала: мы выйдем тогда, когда выйдем. Господи, как же ты меня бесишь.

Я вышел и сел в машину. Она вышла следом, посмотрела в зеркало — как там помада, — и какое-то время мы ехали молча.

— С кем ты так долго разговаривала по телефону? — спросил я.

— С мамой, — сказала Венке, проведя указательным пальцем под нижней губой.

— Так долго — за пять минут до встречи?

— А это запрещено?

— Сегодня кто-то еще будет?

— Кто-то еще?

— Кроме нас и твоих родителей. Раз ты принарядилась.

— Что плохого в том, чтобы прилично выглядеть за ужином? Мог бы, например, надеть черный блейзер, а не рядиться так, будто на дачу собрался.

— Твой отец свитер наденет, ну и я тоже надел.

— Он старше тебя, не помешает и немного уважения проявить.

— Уважения, ага, — сказал я.

— Чего?

Я помотал головой — ничего, мол. Крепче держать ниточку.

— Красивые сережки, — сказал я, не сводя глаз с дороги.

— Спасибо, — ответила она вроде бы удивленным тоном, и боковым зрением я заметил, что она схватилась за ухо.

— А почему ты не носишь те, что я тебе на Рождество подарил? — спросил я.

— Я же их постоянно ношу.

— Да, так почему не сейчас?

— Ну ты и привязался.

Я видел, что она все еще теребит пальцами украшение. Серебряное какое-то.

— Мне их мама подарила, думаю, ей будет приятно их увидеть. Ладно?

— Да, конечно, — сказал я. — Просто спросил.

Она вздохнула, помотала головой — ей не надо было повторять. Что я ее бешу.

* * *

— Я слыхал, ты стоишь в очереди на лицензию таксиста, — сказал отец Венке, втыкая огромную трезубую вилку в ломтик сухого ростбифа и перемещая его себе на тарелку. Я его еще не пробовал, но знал, что он сухой, — когда я здесь бывал, они всегда подавали ростбиф, и всегда сухой. Иногда я воображал, что это проверка: просто они ждали того дня, когда я запущу тарелкой в стену и заору, что больше я этого, черт побери, не вынесу — ни их, ни ростбиф, ни их дочь. И тогда они вздохнут с облегчением.

— Да, — сказал я. — Брорсон получит лицензию, когда его дядя летом уйдет на пенсию, и тогда я стану в очереди следующим.

— И как ты думаешь, сколько ждать придется?

— Зависит от того, когда сдастся очередной владелец такси.

— Понимаю, я спрашиваю, когда это произойдет.

— Ну, Рууд старше всех. Ему сейчас пятьдесят пять.

— Так он может еще как минимум десять лет кататься.

— Да.

Я поднес к губам стакан с водой — знал, что челюстям перед предстоящим пережевыванием нужна промывка.

— Я тут читал, что в Норвегии самое дорогое в мире такси, — сказал мой тесть. — Да и нечему тут удивляться, если учесть, что у нас эта сфера самая проблемная в мире. Политики-идиоты позволяют негодяям обирать людей, у которых нет альтернативных видов транспорта, а ведь в любой другой стране для них существовало бы такси по сколько-нибудь разумной цене.

— Кажется, вы про Осло думаете, — сказал я. — У нас здесь уровень цен высокий, да.

— Есть страны дороже Норвегии, — сказал отец Венке. — А в Осло такси не просто самое дорогое в мире — оно в отдельной лиге. Пишут, что в Осло проехать пять километров днем на двадцать процентов дороже, чем в Цюрихе, втором в рейтинге самых дорогих городов мира, и на пятьдесят процентов больше, чем в Люксембурге, а он на третьем месте. Да, в этом рейтинге вы бьете всех конкурентов. Ты знал, что в Киеве — а он даже не самый бюджетный в мире — можно за цену такси в Осло арендовать даже не два такси. Не три. Не пять. Не десять. А двадцать. В Киеве я могу перевезти целый класс за ту же цену, что здесь — одного бедолагу на вокзал.

— В Осло, — сказал я, подвинувшись. Лежавшая в кармане брюк сережка кольнула меня в бедро. — Не здесь.

— Вот что меня удивляет, — сказал отец Венке, вытирая тонкие губы салфеткой, в то время как мать подлила ему воды в стакан. — В этой стране таксист, даже работающий по найму, не может заработать приличную годовую зарплату.

— Объясните же, — попросил я.

— Ладно, объясню. В Осло выдают столько лицензий, что приходится задирать цены, чтобы владельцы такси сохранили свой высокий уровень жизни, из-за чего клиентов становится меньше, и цены приходится задирать еще сильнее. В итоге с тех немногих, для кого не остается альтернативных видов транспорта, приходится драть по три шкуры, чтобы содержать весь тот полк таксистов, которые на центральных площадях без дела стоят — жопы себе чешут да жалуются на тех, кто на пособие по безработице живет. Но на самом деле на пособие по безработице живут они сами — только им пассажиры платят. Поэтому, когда приходит «Убер», способный перетряхнуть искалеченную отрасль, объединение таксистов и его члены, уклоняющиеся от уплаты налогов, бегут и требуют соблюдения своего монополизированного права — получать деньги за стояние на парковке. В выигрыше тут только «Мерседес» — может ненужные машины продавать.

Увеличивалась не только громкость, но сила его голоса, а я знал, что Венке отчасти смотрит на меня с весельем. Ей нравилось, когда ее отец напоминает мне, кто тут главный; она напрямую говорила, что он словом и делом демонстрирует мне, как должен вести себя мужчина, что мне надо бы считать это полезной наукой.