Марк опешил. Даже как будто захлебнулся этой волной ярости. И от растерянности забормотал что-то бессмысленное, просто потому, что надо же было хоть что-то ответить:

– Ты же его не любила. Да совсем недавно мне жаловалась, что он имеет наглость к маме клинья подбивать…

– Любила – не любила, какая разница! – отмахнулась она. – Он был живой! А теперь – нет! Все из‑за тебя! Ненавижу!

Что за притча, подумал Марк, почему вдруг из‑за меня? Потому что папа всесилен и потому обязан обеспечить равновесие мира? Но Ксюха вроде из этого возраста уже выросла. Впрочем, в эмоциональном раздрае человек нередко впадает в детство. Ох ты, боженьки ж мои! И как ее теперь утешать? Говорить еще более глупые слова про то, что все мы смертны и смерть – это часть жизни? И с какой стати вдруг «ненавижу»? Меня? Или вообще весь мир?

– Ксюш, – осторожно начал он. – Ты что? Мы же с тобой вот недавно общались. И перед Новым годом тоже… И вроде все нормально было…

– Да потому что надоело тупой восторженной овцой прикидываться! Накопилось! Все из‑за тебя, из‑за сучки твоей драной! Старый кобель! Консультации для романа, фу-ты ну-ты! На маму глядеть страшно! А теперь и Евгения Геннадьевича… Евгений Геннадь-дь-е-э-ви-и-ич…

Вот оно что… Только при чем тут Женькина смерть? Это он, Марк, может впадать в панику, ужасаясь диким совпадениям написанного и настоящего, но какая связь между Женькиной смертью и Полиной? Впрочем, стоит ли искать логику в истерике?..

– Ну, девочка моя…

– Я не твоя девочка!

– Ну, ладно, пусть. Ксюш, ну в жизни всякое бывает, я тебе, по-моему, честно объяснил. И все вроде нормально было. И недавно мы с тобой вполне нормально разговаривали. Я понимаю, ты расстроена. Но почему нельзя по-человечески? Как раньше?

Она протяжно, с присвистом, вздохнула, еще раз, еще… Взмахнула головой, точно отбрасывая что-то – слезы? Надежды? Ох, как Марку было ее жалко! Но что он мог поделать?

– Как раньше? – очень спокойно, словно и не билась только что в рыданиях, проговорила Ксения. – Ничего уже не будет, как раньше. Ты плюнул нам в лицо. – Она цедила слова сквозь зубы и глядела на него неотрывно, пристально, вприщур, как смотрят в прорезь прицела. – Мне и маме. А теперь… как раньше? Как выключатель повернуть? Не скажу за маму, но я-то не малое уже дитя. Я взрослый человек. Живой человек. У меня душа есть. А ты в нее плюнул.

– Но…

– Думаешь, я вещь? Игрушка? Пешка, которую можно туда-сюда двигать? Я десять лет росла без отца!

– Но я же…

– Я десять лет ломала голову – чем я хуже других? Почему у них – папы, а у меня…

– Но… я не понимаю… десять лет? То есть – тогда, давно? Но ведь Татьяна… твоя мама… Не могла же она тебе сказать, что я вас бросил. Или… могла?.. Нет. Нет, не думаю. Не может этого быть. Она никогда ни за кого не пряталась. И не стала бы так топорно врать про то… про наш… ну почему мы разошлись тогда. Она ведь сама так решила.

– Ой, я тебя умоляю! Она решила! Конечно, она мне так и сказала. Что сама все решила. А ты что, не мужчина? Хотел бы все сохранить – остановил бы. Но ты согласился. Просто согласился.

– Ксюш, я не просто согласился. Мне просто было стыдно, что я не могу дать Татьяне… ну и тебе, конечно, то, что, наверное, должен был…

– Да брось! Тебе так было удобнее. А потом вдруг соскучился. Внезапно, как нынче говорят. Ой, у меня же тут дочка-красавица подрастает, как интересно!

– Но нам ведь с тобой действительно было интересно вдвоем…

– Во-от! Ключевое слово – «было». Десять лет – было, а теперь коту под хвост, как мило! Что такое вдруг? Соскучился от размеренного семейного быта? Остренького захотелось? Творческая натура взыграла? Требуется внешняя подпитка? А я? Так, обстоятельство времени и места? Или рабочий инструмент? Чтобы было с кем мысли свои обсуждать? Ну так для этого священники есть! Или психоаналитики. Найми себе психолога, заплати ему – и обсуждай что угодно! Зачем ты сейчас ко мне приперся? Выметайся отсюда! Ну?!

Конечно, он ушел. Что он еще мог сделать?

* * *

Какого черта он с таким упорством возвращается к этому дохлому скверику?

Хотя сейчас, в сугробах и опушившей тощие корявые ветки снежной бахроме, скверик выглядел вполне пристойно. Примерно как его жизнь: снаружи все бело и пушисто, а под сверкающим снежным кружевом – уродливые черные переплетения…

Знаменитый писатель пишет роман – что может быть спокойнее и безмятежнее?

А за белыми страницами, за вязью слов скалится настоящая смерть…

«Петенька», потом эта девочка Павленко… И вот – Ген-Ген? Легкомысленный, вечно улыбающийся Лентяйкин… Какая-то безумная, невероятная, невозможная пляска…

И в то же время он смотрел на себя, на свой страх, на все свои мартышкины ужимки и прыжки как бы со стороны. Странно, думал он, ведь я должен от ужаса в конвульсиях биться – что происходит? А я – не бьюсь. Как будто мне – не страшно. Как будто вовсе ничего не происходит. Или, точнее, как будто происходит – не со мной.

Как будто вовсе не я по всему выхожу самым вероятным убийцей, а кто-то другой.

Другой…

Мистер Хайд, одним словом. Я же – как доктор Джекил – тем временем озабочен лишь тем, чтобы завершить свой роман. А все прочее – пусть подождет. Убийца – значит, убийца, посадят – значит, посадят, в сумасшедший дом запрут – значит, запрут. Лишь бы не сию минуту. Ибо сперва должен быть завершен Роман.

И ведь что самое удивительное – удается же, на самом деле удается отодвинуть, попридержать мысли, страхи, кошмары, что таятся в мозгу. До поры до времени таятся. А сами – в полной готовности растерзать, раздавить, уничтожить. Когда Джекил увидит своего Хайда, что будет с Джекилом? Ничего. Его просто не станет. Никто не может пережить подобное… понимание.

Старуха опять появилась внезапно, и опять Марк не видел, откуда она взялась. Не то одна из макбетовских ведьм, не то старая мстительница Азучена – в бьющихся по ветру клочьях седины, в серо-коричневых лохмотьях, сгорбленная, страшная.

На этот раз она не стала к нему приближаться, просто стояла посреди занесенного снегом скверика – недвижная и угрожающая.

Марк зашагал в ее сторону, споткнулся, как и в прошлый раз (гипнотизирует она его, что ли?), удержался, извернувшись, на ногах… Это заняло несколько секунд, но когда он смог поднять глаза – старухи уже не было. Черт знает что! Либо она владеет телепортацией, либо у него галлюцинации.

Либо, ехидно добавил вдруг проснувшийся голос здравого смысла, это другая старуха. Живет себе в одном из соседних домов и не исчезла, а скрылась в собственном подъезде. Никакой мистики. Тем более на таком расстоянии одну бабку от другой не отличишь.

На всякий случай Марк, однако, проверил карманы – стеклянная балерина появилась у него именно после встречи со старухой. Если она умеет исчезать, что ей стоит и подбросить еще что-нибудь – невзирая на расстояние?