Тим повернулся к Светлане и молча поставил перед ней тарелку с котлетами и жареной картошкой, а затем подал вилку и нож. Она, казалось, даже не заметила всех его манипуляций. Взгляд её был устремлён вглубь своей памяти.

— Если вы не будете есть, — сказал он негромко, но твёрдо, — мне придётся кормить вас с ложечки. И я это сделаю, клянусь. Даже если для этого придётся вас связать. Вы и так находитесь на грани истощения…

Светлана опомнилась и уставилась на свою тарелку, на которой красовались две румяные котлеты и высилась гора жареного картофеля.

— Ой, мне столько не съесть, — невольно рассмеялась она. — Я же лопну!

— Силой заставлю, — пригрозил Тим, против воли улыбнувшись в ответ. У неё была такая чарующая улыбка!..

— Ну, тогда и ты тоже поешь со мной. Одной скучно… — попросила она.

Тим послушно поставил второй прибор.

— Так что же, — спросил он её как можно более равнодушным тоном, возвращаясь к начатому разговору, — вы жили с ним в Москве вдвоём?

— Нет, что ты, — Светлана нацепила на вилку поджаристый кусочек котлетки, но так и застыла, поднеся его ко рту и вновь ударяясь в воспоминания. — В те годы это было… не принято. Не то, чтобы молодые люди не жили вместе до свадьбы, но всё равно это не было так распространено, как сейчас. Да и где нам было жить? Оба приезжие, ни у него, ни у меня в столице — ни кола, ни двора… Мне, конечно, выделили место в общежитии, да и Даня, устроившись на работу, поселился в какой-то каморке — чуть ли не в подсобном помещении. Мы старались видеться так часто, насколько это было возможно. Но это не всегда получалось. Я была на занятиях или на репетициях, меня снова стали приглашать на съёмки… А он иногда так выматывался на суточных дежурствах в больнице, что буквально засыпал на ходу и физически не мог ко мне приехать. Но… мы жили ожиданием — от встречи к встрече. Каждое утро просыпались с мыслью о том, что сегодня вечером непременно увидимся. По крайней мере, постараемся…

— Всё-таки покормить вас с ложечки? — иронично осведомился Тим, намекая на то, что она так и не притронулась к еде. Светлана спохватилась и послушно отправила кусок в рот, старательно прожевала, проглотила и отчиталась, как примерная ученица:

— Очень вкусно, Тимофей. Правда.

— У меня мама — повар, — расслабившись, пояснил он. — Поэтому я тоже неплохо готовлю…

— А знаешь, — вдруг оживилась она, — каким был традиционный студенческий завтрак в общаге? Чашка несладкого чая и бутерброд с кабачковой икрой — как сейчас помню, банка икры стоила всего сорок копеек. Вообще, питались впроголодь — и потому, что стипендия была крошечная, и потому, что все девушки-артистки вечно сидели на диете… Даня постоянно старался подкормить меня, вот прямо как ты, — Светлана улыбнулась, — несмотря на то, что сам перебивался с хлеба на квас…

Некоторое время они поглощали пищу в молчании, но потом она снова заговорила. На её лицо набежало облачко лёгкой озабоченности.

— Иногда Даня вскользь упоминал о том, что его родители поговаривают об эмиграции в Израиль. Но ни он сам, ни — тем более — я не воспринимали это всерьёз. Инициатором отъезда была Дина Наумовна, отец же до последнего пребывал в блаженной иллюзии, что всё хорошо… Первые звоночки прозвенели, когда Даню — круглого отличника — завалили на выпускных экзаменах в школе, влепив две четвёрки и лишив его тем самым медали… Затем — когда он не смог поступить в медицинский институт… А потом Михаэль Давидович почувствовал это и на собственной шкуре. Некоторые пациенты стоматологии демонстративно отказывались садиться к нему в кресло, мотивируя тем, что не доверяют врачу с фамилией Шульман… Ну, а последней каплей стал эпизод в магазине, когда в очереди кто-то грубо сказал ему: «Куда прёшь, жидовская морда!» — это Даниному-то папе! Интеллигентнейшему, добрейшему и милейшему человеку! И они с женой стали готовить документы на выезд.

— Наверное, психологически это был трудный шаг? — нерешительно предположил Тим, до этого самого момента имеющий весьма приблизительное и смутное представление о многолетнем болезненном процессе «исхода» евреев из СССР.

— Не то слово, — Светлана кивнула. — Уезжающие из страны приравнивались к предателям. Их лишали работы и жилья, выбрасывали из институтов… Для того, чтобы уехать в Израиль или в любую другую страну, необходимо было получить не только въездную, но и выездную визу. Очень многим отказывали в выезде из Союза, и они оставались фактически у разбитого корыта: ни квартиры, ни заработка… что автоматически переводило их в разряд тунеядцев, а это уже — статья уголовного кодекса. Представляешь, какой бред?! — она нервно рассмеялась. — Появился даже специальный термин — «отказники». Дина Наумовна ужасно трусила подавать документы на выезд — боялась, что им тоже откажут, а с этого пути уже нельзя было повернуть назад… Но ещё больше она боялась остаться в Союзе — не из-за себя, конечно, а из-за сына. Меня же пугал её решительный настрой. Мне, понятное дело, крайне нежелателен был бы их отъезд… Даня только посмеивался над родительской затеей, а заодно и над моими страхами. Он легко уверял меня, что никуда, конечно же, не поедет. У меня не было оснований ему не верить…

Тим собрал пустые тарелки со стола и сложил их в раковину. Светлана молчала, погружённая в свои мысли. Он тоже молчал, пока мыл посуду. Ему казалось, что на сегодня исповедь окончена, что Светлана уже выдохлась и продолжения не будет. Однако, когда Тим закрутил ревущий кран и снова присел к столу напротив неё, она подала голос.

— В декабре Даню забрали в армию, — коротко сказала Светлана, пряча за сухостью своего тона реальные мысли и чувства по этому поводу. — А пару месяцев спустя в ашхабадской «учебке» ему и другим новобранцам объявили, что отныне они — добровольцы, воины-интернационалисты… и отправили в Афганистан.

Тим щёлкнул выключателем, погасив лампочку. Ночь закончилась. За окном медленно занимался рассвет…

Проводы состоялись в Речном.

Дина Наумовна с опухшими от слёз глазами накрыла в гостиной большой стол, приготовив самые любимые блюда сына — ведь теперь целых два года он будет лишён возможности ими лакомиться. Пришли Данины приятели и бывшие одноклассники, а также друзья дома и соседи. Света была тут же, на подхвате — мыла скопившуюся грязную посуду и помогала расставлять чистые тарелки. Она изо всех сил старалась занять себя заботами по хозяйству, чтобы не начать реветь на глазах у гостей и не расстраивать призывника. Даня, немного выпивший по такому поводу, то и дело утаскивал её из кухни и, прижав в каком-нибудь укромном закутке — в прихожей за ворохом чужих шуб или в тесной ванной — исступлённо целовал, словно впрок, на два года вперёд. Данины родители и гости, случайно натыкаясь на них, деликатно делали вид, что ничего не замечают, и торопились прошмыгнуть мимо, понимающе посмеиваясь.

— Данечка… как же я одна… — задыхаясь, шептала Света в коротких промежутках между поцелуями. — Я не смогу без тебя!

— Я люблю тебя, Светлячок… моя маленькая, моя самая лучшая девочка на свете… — отзывался он, вновь и вновь ища её губы своими. Горький был вкус у этих поцелуев…