– Много дыр на покрышках, Паттен? – спросил сквайр.

– Нет, мастер Генри, их легко будет починить…

– Ладно, не важно. Дальше, Фансшоу.

– Теперь я понимаю, почему туда никто не ходит. Мне там чудилось все то, что и может привидеться в таком лесу: треск веток позади, будто кто-то следует за тобой, чей-то следящий за тобой взгляд и даже рука, касающаяся твоего плеча. В тот момент я резко обернулся, но никакой ветки или куста поблизости не оказалось. И когда я очутился в самой середине участка, я почувствовал, что некто наблюдает за мной сверху… и с недобрыми намерениями. Я остановился, вернее, замедлил шаг и посмотрел вверх. И в то же мгновение упал и сильно ободрал ноги… что вы думаете, об огромный камень с большим квадратным отверстием сверху. А в нескольких от него шагах стояли еще два таких же. Они образовывали треугольник. Вы знаете, зачем они там стоят?

– Думаю, да, – ответил сквайр, слушавший этот рассказ с мрачным вниманием. – Сядь, Паттен.

Он вовремя это сказал, потому что старик стоял, тяжело опершись на руку, и рука его дрожала. После слов хозяина Паттен шлепнулся на стул и произнес дрожащим голосом:

– Вы ведь не стали заходить между этими камнями, не стали, сэр?

– Я не стал, – подчеркнуто ответил Фансшоу. – Возможно, я и осел, но как только солнце стало садиться, я взвалил велосипед на плечо и понесся оттуда прочь. Мне показалось, что я попал на какое-то дьявольски страшное кладбище, и я искренне радовался тому, что оказался там в такой день, когда солнце заходит поздно. Боже, как я бежал. По дороге все вокруг меня цепляло и специально хватало велосипед за ручки, спицы, багажник и педали, во всяком случае, мне так казалось. Я раз пять упал. Наконец я добрался до изгороди и калитку искать не стал.

– С моей стороны калитки нет, – пояснил сквайр.

– Все равно, я не желал терять время. Каким-то образом перекинул через нее велосипед и сам нырнул вслед за ним вперед головой, в последнюю минуту то ли ветка, то ли еще что добралось до моего локтя. Тем не менее из леса я выбрался. И не знаю, какое чувство сильнее охватило меня: радости или злости. Затем пришлось чинить шины. Инструменты у меня всегда с собой, и с починкой я всегда могу справиться, но на этот раз у меня ничего не получалось. Из леса я выскочил в семь, и на одно колесо у меня ушло пятьдесят минут. Как только я находил прокол, заклеивал его и надувал шину, она сдувалось вновь. И я был вынужден идти пешком. Этот холм примерно в трех милях отсюда?

– Да, если идти полями, по дороге же шесть.

– Так я и подумал. И решил, что даже на велосипеде мне придется ехать больше часа. Вот и все. Теперь очередь за вами и Паттеном.

– За мной? Мне-то рассказывать нечего, – уточнил сквайр. – Кстати, вы были недалеки от истины, когда решили, что находитесь на кладбище. Там таких должно быть несколько, верно, Паттен? Думаю, их там оставили после того, как они разрушились.

Паттен кивнул и явно хотел что-то сказать.

– Вот как, – заметил Фансшоу.

– Паттен, ты выслушал, что произошло с мистером Фансшоу, – начал сквайр. – Что ты об этом думаешь? Связано это каким-либо образом с мистером Бакстером? Налей себе портвейна, и мы тебя послушаем.

– Теперь мне получшало, мастер Генри, – сообщил Паттен, проглотив содержимое бокала. – Если вы и впрямь желаете знать, о чем думаю я, я положительно согласен рассказать вам об этом. Да, – продолжал он, оживляясь, – должен заявить, что то, что мистер Фансшоу сегодня испытал, очень связано с человеком, которого вы упомянули. И я думаю, мастер Генри, что имею все права говорить, потому как много лет поддерживал с ним знакомство и примерно в это же время десять лет назад был приведен к присяге на следствии по опознанию трупа, а вы тогда, ежели вспомните, мастер Генри, за границей путешествовали, и семью некому было представлять.

– Следствие? – переспросил Фансшоу. – Следствие по опознанию трупа мистера Бакстера?

– Да, сэр, по… того самого человека. А случилось это вот почему. Покойный, как вы уже, наверное, и сами догадались, был особенным человеком в своих привычках… так, во всяком случае, мне казалось, но это и всякий мог бы вам сказать. Он жил совсем один – ни кола ни двора, как говорится. И как он убивал свое время, мало кому точно известно.

– Он жил таким анахоретом, что никто толком и не узнал, когда именно он прекратил свое существование, – пояснил сквайр своей трубке.

– Прошу прощения, мастер Генри, только я как раз к этому и подбираюсь. Но когда я сказал, что он убивал свое время… то есть мы знаем, как любил он повсюду шарить и рыскать и сколько всяких вещей он собрал… по всей округе говорили о бакстеровском музее, и частенько, когда был он в настроении, да и мне выпадал свободный часок, показывал он мне куски горшков, да и другую всячину, которые, как он считал, остались еще со времен древних римлян. Хотя вы ведь побольше меня в этом разбираетесь, мастер Генри; я хотел только сказать, что знаю, каким он мог быть интересным, когда разговаривал, но что-то в нем было такое… ну, к примеру, никто никогда не видал его ни в церкви, ни даже в часовне на службе. И от этого сплетни пошли. Священник наш, он лишь однажды приходил к нему. «Не спрашивайте меня, что ответил мне этот человек». это единственное, что сказал он. А потом, как он ночи проводил, особенно в это время года? Снова и снова наши работники встречали его, когда отправлялись на свою работу, а он проходил мимо них, ни слова не говоря, и выглядел, как они говорят, будто шагал прямиком из сумасшедшего дома. Все глаза закатывал. Да таскал с собой корзину для рыбы и ходил одним лишь только путем. И поговаривать стали, что чем-то нехорошим он занимается… неподалеку от того места, где вы сегодня в семь часов были, сэр.

И после такой вот ночи мистер Бакстер, закрывал он магазин, и старая леди, что прислуживала ему, не приходила – он так приказывал; а она-то знала, каков он на язык, и приказам его повиновалась. Но вот как-то раз случилось, что в три часа дня дом его был закрыт, и шум оттуда доносился страшный, и дым из окон валил, а Бакстер так там кричал, будто от боли. Ну,