Там все говорило о присутствии Эрика: его свитера, его документы, его журналы, его записные книжки, его обувь, и ничто не напоминало Жюльена с его мятыми рубашками и нечищеной обувью, и Клариссу вдруг охватила мучительная тоска как по этой мятой мужской одежде, так и по его телу. Ей следовало бы сойти в Сиракузах, прервать круиз и позабыть о Жюльене. Но если она еще была способна на два первых деяния, то третье ей было не под силу. Она прекрасно понимала, что вовсе не гнев Эрика и не его упреки по поводу непостоянства станут терзать ее, если она откажется от столь желанного бегства. Она не вышла ни к обеду, ни на концерт и провела ночь, обдумывая оба варианта: сойти в Сиракузах или любить Жюльена, все время делая выбор то в пользу одного, то в пользу другого, и уснула только в семь утра, усталая, но счастливая от одной только мысли, что эта усталость, во всяком случае, избавляет ее от необходимости делать выбор и, соответственно, паковать чемоданы.

Жюльен не обманывался в отношении Эрика Летюийе: тот его действительно ненавидел какой-то инстинктивной ненавистью, превосходящей все то, что Эрик испытывал к Андреа и даже к Симону Бежару. Само собой, у Эрика были определенные представления о женщинах, по существу, устаревшие и примитивные, достаточно вспомнить о свободе для тех же женщин, которую пропагандировал «Форум». Дурной тон или хороший тон, скорее всего, не были критериями, когда речь шла о сексуальных вкусах женщины. (Более того, он вынужден был признать, что Кларисса вдруг стала холодной в любви, почти что фригидной, несмотря на то что он ее знал совсем иной.) Но ему представлялось невероятным, что это могло быть связано с Симоном Бежаром, на что ему намекнула Ольга в тот же самый день.

Она назначила Эрику свидание в баре первого класса, где их встретили крайне нелюбезно, словно разница в тридцать тысяч франков смогла породить на судне некое подобие Гарлема и превратить Ольгу и Эрика в нежелательных белых. Но Ольга была неспособна даже на мгновение проявить заботу о других пассажирах. Она встретила его, открыто демонстрируя свою страсть, и в результате он даже порадовался, что они укрылись там: поведение Ольги, безусловно, не осталось бы незамеченным со стороны проницательного Чарли и всех прочих. Он позволил ей играть и демонстрировать все свои чары, проявляя при этом невнимание, граничащее с презрением и перешедшее в сильное раздражение после того, как она с улыбкой, будто бы случайно, обронила фразу, долженствовавшую испортить ему весь круиз. Эта фраза возникла во время монолога Ольги, когда она вдруг забеспокоилась по поводу чувств Клариссы. Ольга даже сделала вид, будто не желает быть причиной горя для жены Эрика («Поздновато!» – промелькнуло в мозгу Эрика), и принялась настойчиво его допрашивать, а не ревнует ли его Кларисса к ней и ко всем его любовным приключениям, на что Эрик сразу же ответил, чтобы снять эту тему, что-де они с Клариссой уже давно не любят друг друга, и, по-видимому, она никогда своего мужа не любила, в то время как он ее любил, теперь Кларисса стала безразличной, у нее наступил какой-то шизофренический период, она будто чужая, как это представляется ему, Эрику. Произнеся слова сочувствия, Ольга заявила с угрожающим смешком:

– Что ж, к счастью, мой дорогой Эрик, мне стало спокойнее на душе и по поводу вас, и по поводу нее…

– А почему по поводу меня? – машинально спросил Эрик, наблюдая, как она изображает столь нелепые угрызения совести.

Но Ольга, сделав благородную мину, отказалась дать какие-либо объяснения, что вызывало у Эрика еще большее раздражение и даже злость.

– Дорогая моя Ольга, – произнес он после десятиминутной дискуссии о его праве знать все то, что она знает, – дорогая моя Ольга, полагаю, что вам понятно, как для меня важна ясность. Точно так же, как я не скрыл бы от вас ничего такого, что имело бы отношение к Симону Бежару, вам тоже не следует скрывать от меня что бы то ни было, меня касающееся, даже косвенно. Если вы думаете иначе, мне все же хотелось бы убедить вас в своей правоте.

И тут из глаз Ольги покатились крупные слезы, лицо ее исказилось, а одолевавшие ее душевные муки проявились в бесконечном хлопании ресницами, и наконец она изложила суть дела своему похолодевшему возлюбленному.

– Дело в том, что я недавно видела, как она флиртовала, – улыбаясь, проговорила она. – Но я вам не скажу, в чьих объятиях она побывала, ибо мне что-то не припоминается. А если бы даже я и вспомнила, я бы все равно вам не сказала.

– А что, по-вашему, означает «флиртовать»? – четко задал вопрос Эрик, внезапно побледнев, несмотря на загар (тут сердечко Ольги Ламуру забилось от радости: выбор оружия оказался правильным!).

– Флиртовать… флиртовать… а как вы сами определяете это понятие, Эрик?

– Я его никак не определяю, – сухо отрезал Эрик и жестом продемонстрировал, что считает любые попытки найти определение занятием пустым и бесплодным. – Я никогда не флиртую, я либо занимаюсь любовью, либо не занимаюсь ничем. Ибо я терпеть не могу тех, кто только дразнит.

– Вот в этом недостатке вы меня упрекнуть не можете, – жеманно произнесла Ольга, вцепившись в его руку. – Я была не в состоянии долго вам сопротивляться. Быть может, я сдалась слишком скоро…

Эрику стоило больших усилий сдержаться и не влепить ей пощечину. Ему стало стыдно при мысли о том, что его угораздило лечь в постель с этой жалкой старлеткой, набитой сплетнями и глупостями. И, рассердившись, он даже позабыл, что хотел узнать. Ольга заметила это и пробормотала:

– Ну, скажем так: они целовались в губы, причем страстно. Я вынуждена была выждать три минуты по своим часам, чтобы пройти в свою каюту, которая находится неподалеку от вашей… А когда они расстались, я была уже готова вернуться в бар, так что их забавы продолжались довольно долго…

– Так кто же это был? – раздался голос Эрика.

– Заметьте, – проговорила Ольга, делая вид, что не слышит вопроса, – заметьте, что когда вы говорите о тех, кто только дразнит, я совершенно согласна с вами. Более того, я горжусь тем, что сказала вам «да», именно вам, Эрик, моему настоящему мужчине, – продолжала она тоном наивной девочки. – Но мне ничего не подсказывает, будто бы ваша жена умеет лишь дразнить, и вполне возможно, что она способна тушить тот самый огонь, который сама же и разожгла…

– Что вы этим хотите сказать? – спросил Эрик в слепой ярости (что Ольга и предвидела, и теперь она торжествовала впервые за истекшие сутки).

– Я хочу этим сказать, что у Клариссы, как и у вас, возможно, есть тайная любовь, и она при этом ведет себя как честная женщина. Во всяком случае, она не ограничивается тем, что дразнит… Если бы это не было в четыре часа дня и если бы не существовало возможности вашего случайного прихода в каюту, они бы наверняка лежали друг у друга в объятиях… Я, стоя на расстоянии десяти метров от них, видела, как они трепетали.

– Но кто? – резко повторил Эрик. И все, кто стоял рядом, обернулись в его сторону.

– Погодите, расплатимся и пойдем, – предложила Ольга. – И я вам все расскажу, как только мы уйдем отсюда.

Но когда Эрик, расплатившись, хотел присоединиться к ней, оказалось, что она его не дождалась и ушла к себе в каюту, откуда так и не вышла, пока работал бар. И таким образом, Эрик не сумел выяснить, кто же из троих мужчин целовался с его женой Клариссой и кому именно она ответила на поцелуй. Андреа, похоже, занят, Жюльен Пейра шулер и авантюрист, неспособный безоговорочно отдаться любви, что безусловно требовалось Клариссе; что касается Симона Бежара, то Ольга вряд ли удержалась бы от того, чтобы назвать его имя. Может быть, это все-таки Андреа, которому Дориаччи предоставляет абсолютную свободу… «Но такой человек должен быть мужественным в любви», – повторял он про себя, разглядывая Жюльена и обнаружив при этом, что с точки зрения Клариссы он мужчина, несомненно, привлекательный. И именно в этот миг Жюльен поднял глаза, и они с Эриком уставились друг на друга как два соперника, и тут-то Эрик узнал имя своего врага. И, сидя рядом с Клариссой с самого момента своего прихода, он чувствовал, как в нем вскипает ярость и еще что-то такое, что он категорически отказывался назвать отчаянием. Ему удалось сохранить достаточное хладнокровие, чтобы в этот вечер ничего не поломать и не сказать лишнего. Более всего его оскорбляла мысль, что пока он кокетничал с Ольгой, пока он прибегал к тонким и продуманным психологическим маневрам, Кларисса уже сумела пристроить своего любовника на этот корабль, если только он не стал им за эти три дня, но в это Эрик не мог и не желал поверить, ибо это свидетельствовало бы, что Кларисса все еще способна на подобного рода безумства, на вспышки страсти, которые он когда-то использовал себе на благо, а потом сделал все, чтобы эти вспышки более никогда не озаряли лицо его жены.