Анна не может шелохнуться. Говорят, что так ведут себя кролики перед фарами машины: они застывают и ждут смерти.

Не отводя от нее взгляда, он делает один шаг, второй, медленно продвигается к ручке окна, на которую очень осторожно кладет руку, он не хочет напугать ее, впрочем, Анна и не двигается, она не отводит от него взгляда, ее дыхание учащается, удары сердца глухие, тяжелые, мучительные. Он останавливается, застывает даже улыбка на лице. Он ждет.

Пора с этим покончить, мы почти в конце пути.

Она поворачивает голову, видит деревянный настил террасы. Она не заметила, что он положил на него свою кожаную куртку, из кармана которой торчит рукоятка пистолета и, как напоказ, из другого — охотничий нож. Как будто останки римского солдата. Он опускает руки в карманы брюк и медленно вынимает их, выворачивая подкладку: смотри, в руках ничего, в карманах тоже.

Сделать два шага. Она уже столько сделала этих шагов. Он и бровью не повел.

Наконец она решается, столь же неожиданно, как бросаются в костер. Шаг, с трудом отодвигает засов — из-за шин она не может сжать пальцы.

Засов наконец поддается, путь свободен; ему, чтобы войти, нужно сделать всего один шаг, и тут она быстро отходит от двери, подносит руку к губам, как будто до нее только что дошло, что она наделала.

Руки Анны болтаются вдоль тела. Он входит. И она взрывается.

— Мерзавец! — кричит она. — Мерзавец, мерзавец, мерзавец…

Она отступает, в горле у нее пересохло, оскорбления, смешанные со слезами, поднимающимися откуда-то из желудка… Мерзавец, мерзавец…

— Ну-ну-ну…

Совершенно ясно, что происходящее его утомляет. Он делает три шага с любопытствующим и заинтересованным видом посетителя или агента по недвижимости — мезонин неплох, да и света достаточно… Анна из последних сил забилась в угол рядом с лестницей, ведущей наверх.

— Ну, теперь лучше? — спрашивает он, поворачивая к ней голову. — Успокоилась?

— Почему вы хотите меня убить? — кричит Анна.

— С чего ты взяла?

Он почти оскорблен, возмущен даже.

Анна теряет голову, все ее страхи, вся ее ярость сливаются воедино, голос ее звенит, она уже не прикрывает рот рукой, не сдерживается, осталась только ненависть, ненависть и страх, потому что она боится его, боится, что он снова начнет ее бить.

— Вы пытались меня убить!

Он вздыхает, он уже заранее устал. Тяжко. Анна не унимается:

— Мы так не договаривались!

На этот раз он качает головой, его приводит в отчаяние подобная наивность.

— Как это не договаривались?

Все ей нужно объяснять. Но Анна еще не закончила:

— Нет, вы должны были только меня отбросить! Вы так и сказали: «Я только тебя отброшу немного!»

— Но… — У него просто перехватывает дыхание от необходимости объяснять столь элементарные вещи. — Понимаешь? Правдоподобно!

— Вы меня постоянно преследуете!

— Конечно! Но внимание! На это есть причина…

Он шутит. От этого Анна приходит в еще большую ярость:

— Мы так не договаривались, ублюдок!

— Ну хорошо, я не все тебе сказал, правда… И потом, хватит мне говорить, что я ублюдок, а то сама станешь такой, я ведь могу не выдержать.

— Вы с самого начала хотели меня убить!

На этот раз он не может сдержаться:

— Убить тебя? Нет, конечно, малышка! Желай я тебя убить, у меня было столько возможностей это сделать, что ты бы сейчас со мной не разговаривала. — Он поднимает указательный палец для вящей убедительности. — Ты была мне нужна, просто чтобы произвести впечатление, а это совсем другое дело. И поверь мне, сделать так, чтобы тебе поверили, гораздо труднее. Уж поверь, одна больница чего мне стоила! Это же настоящее искусство — напугать твоего шпика, да так, чтобы не звать Национальную гвардию!

Удар попадает в цель. Анна выходит из себя:

— Вы меня изуродовали! Выбили зубы! Вы…

Он принимает сочувствующий вид:

— Тут, конечно, не возразишь: ты сейчас не красавица. — Ему едва удается сдержать смешок. — Но ничего, теперь это легко исправляют. Послушай, обещаю, что если я доберусь до денег, то у тебя будет два золотых зуба или серебряных — какие захочешь, выбирай сама! Если хочешь найти себе мужа, то стоит остановиться на золотых, выглядит шикарно.

У Анны подкашиваются ноги; вся сжавшись, она падает на колени. Слез нет, только ненависть.

— Я вас когда-нибудь убью…

— Да ты еще и злопамятна, — смеется он, — подумать только! Ты говоришь так, потому что злишься. — Он расхаживает по гостиной, будто по собственному дому. — Нет, — голос его звучит жестче, — поверь мне, если все пройдет гладко, тебе снимут швы, поставят пластиковые зубы, и ты спокойненько вернешься домой.

Он останавливается, поднимает голову: наверху мезонин, лестница.

— А здесь неплохо. Уютно, правда? — Он смотрит на часы. — Ладно, ты меня простишь… задерживаться больше не могу.

Он делает несколько шагов. Она тут же прижимается к стенке.

— Да не собираюсь я тебя трогать!

— Убирайтесь отсюда! — кричит она.

Он утвердительно кивает, но мысль его работает в другом направлении: он стоит внизу лестницы, смотрит на ее первую ступеньку, оборачивается к окну, к отверстию, которое пробила пуля в стекле.

— Неплохо сработано, согласись! — Он с самодовольным видом оборачивается к Анне, желая убедить ее в этом. — Уверяю, такая работа дорогого стоит! Впрочем, куда тебе…

Незваного гостя задевает, что его ловкость не оценивается по заслугам.

— Заткнитесь!

— Да, ты права! — Он с удовлетворением оглядывается. — Думаю, сделано все возможное. А мы неплохая команда, правда? Теперь, — он указывает на произведенный разгром, — все должно пойти очень быстро, или я ничего не понимаю в жизни. — Несколько решительных шагов, он уже на пороге террасы. — А соседи-то не храброго десятка! Могло бы трезвонить весь день, и ни одна собака не поинтересуется, что случилось. Заметь, такое можно было предвидеть, ничего необычного. Вот так-то…

Он выходит на террасу, берет куртку, запускает руку во внутренний карман и возвращается.

— А это ты используешь, — говорит он, бросая конверт Анне, — только в том случае, если все идет, как задумано. И ты в этом чертовски заинтересована! Но как бы то ни было, ты никуда не двигаешься отсюда без моего разрешения, я понятно излагаю? Иначе можешь считать то, что ты пережила, просто авансом.

Ответ его не интересует. Он исчезает.

В нескольких метрах от Анны звонит и вибрирует на плитках пола телефон. После воя сирены звонок кажется ненастоящим, каким-то игрушечным. Это Камиль. Нужно ответить.