Хоб продолжал пристально смотреть на меня, и у меня начали дрожать колени. Сперва слегка, а потом, когда я невольно шагнул назад, дрожь усилилась и мои ноги ослабели и подогнулись. Еще секунда – и я бы упал, если бы Хоб не перевел взгляд на поднявшегося Тайрона.

– Господин, – сказал Тайрон, – я здесь, чтобы молить вас об огромном одолжении.

Хоб чуть заметно кивнул, давая разрешение продолжить.

Теперь, когда на меня больше не действовал взгляд джинна, я продолжил разглядывать его.

Голова чуть больше обычного, совершенно безволосая, на лице ни намека на растительность. Нос большой и крючковатый, похожий на клюв хищного орла из тех, что парили весной над Южными горами.

– Господин, молодой человек, которого ты победил на арене сегодня вечером, – муж моей дочери, – продолжал Тайрон. – Разрешишь ли ты выкупить его останки?

При слове «останки» я похолодел. Он говорил о Керне, который недавно был так полон жизни и надежд, так счастлив с женой и ребенком, так горд своими успехами в Триге!

После долгой паузы Хоб заговорил, но, вместо того чтобы ответить на вопрос Тайрона, задал собственный:

– Твоя старшая дочь здорова?

– Да, господин, – ответил Тайрон. – Она в добром здравии. Но, боюсь, случившееся будет стоить ей рассудка, если ты не смилостивишься.

– Сколько ты принес? – спросил Хоб.

Тайрон повернулся и махнул мне рукой, приказывая выйти вперед. Я снял с шеи цепь и положил мешок на мраморный пол рядом с ним.

Тайрон тут же опустился на колени, развязал веревку, вытащил пригоршню золотых монет и слегка театральным жестом позволил золотому дождю просочиться сквозь пальцы обратно в мешок.

– Это лишь задаток, господин. Вдвое больше я дам за останки Керна.

– В том числе за его душу? – спросил Хоб.

Тайрон кивнул, уставившись в пол.

– Тогда договорились, – сказал джинн. – Вдвое больше того, что ты положил передо мной, – и останки твои, как условлено. Ты можешь забрать их прямо сейчас, но полную стоимость должен выплатить до новой луны.

Из-за колонн слева появился кисточка в одежде с капюшоном, с большим деревянным ящиком в руках. Остановившись перед троном, он поклонился Хобу, поставил ящик перед Тайроном, еще раз поклонился хозяину и ретировался обратно в тень.

Хоб махнул рукой, и Тайрон тут же упал на колени рядом с ящиком. Я не заметил на ящике никаких петель или запоров, но Тайрон был явно знаком с его устройством: он быстро поднял крышку, опустил переднюю стенку… И я в немом ужасе уставился на то, что увидел внутри.

Это была голова Керна.

Желчь подступила к моему горлу, я с трудом сдержал рвоту.

Но самое худшее было впереди! Я вдруг понял, что голова живая. Ее поддерживала путаница волокон, похожая на грибницу, и лицо, ужасно подвижное, подергивалось словно в судорогах. Внезапно черты его разгладились, глаза открылись и посмотрели прямо на Тайрона. Спустя мгновение взгляд упал на меня, и я без тени сомнения понял, что голова все понимает, что Керн, даже в таком кошмарном состоянии, все еще жив, в сознании и знает, кто перед ним.

По моим щекам потекли слезы. Как такой ужас мог произойти с Керном? Я вспомнил терпеливого учителя, мысленно увидел, как он держит за руку жену, улыбается, глядя ей в глаза, целует ребенка, сидящего у него на колене…

Губы Керна зашевелились, но с них не сорвалось ни звука, и на них выступила розовая пена. Тайрон очень ласково положил руку на голову – так отец мог бы положить руку на макушку своего ребенка.

Я наблюдал за этим с ужасом и болью. Потом повернулся, посмотрел на Хоба – и вдруг снова увидел туфли матери, валяющиеся в высокой траве на берегу реки. Увидел ее мертвое обескровленное тело. Увидел гневные глаза отца, когда тот бил меня, прогоняя прочь. Увидел, как горит наш дом, почуял запах обугленных тел своих родителей.

Я отправился с Тайроном в том, в чем вернулся из Колеса, и у меня, как и у него, все еще висели на поясе мечи. Желание убить Хоба вспыхнуло во мне с такой силой, что, не успев осознать, что я делаю, я выхватил эти мечи и сделал три шага к трону.

Хоб не шевельнулся, но время как будто застыло, и медленно, очень медленно я начал осознавать всю чудовищность своего поступка.

Я обнажил мечи, повинуясь инстинкту и бушевавшей во мне буре чувств, из-за которых у меня перехватило дыхание. Я отчаянно желал прикончить зловещее создание на троне, джинна-кровопийцу, совершившего столько невыразимо мерзких дел.

Но теперь не только ненависть лишила меня дара речи. Глаза Хоба изучали меня, и я никогда еще не видел таких глаз – с необычно большими белками, с маленькими темными радужками выше центра каждого глаза. Я слышал, как о свирепом взгляде говорят «пучеглазая ярость», и это выражение вспомнилось мне сейчас. Да, на меня взирали с гневом, но с таким, какого я никогда раньше не видел. Холодные глаза смотрели не мигая – так огромная хищная рыба, обитающая в темных глубинах океана, лишенная чувств и жалости, смотрела бы на крошечного малька, ненароком угодившего в ее владения. В этих глазах не было ни привычных эмоций, ни мыслей; они были окнами, через которые нечто совершенно чуждое вглядывалось в мир людей, и я силился сбросить груз, увлекавший меня в непостижимую темную бездну.

Краешком глаза я увидел, что Тайрон глядит на меня, и чувства на его лице так быстро сменяют друг друга, что невозможно их распознать. Я вновь угодил в беду. Мне следовало бы держать себя в руках – конечно же, он разозлился! Тайрон сказал, что может положиться на меня, а я его подвел.

Внезапно он вновь пал ниц перед троном и заговорил, ритмично колотясь головой о мраморный пол.

Было трудно уловить смысл его сбивчивых слов, но было ясно, что теперь он молит сохранить мне жизнь. Я стоял как дурак, не в силах заговорить или шевельнуться, а он наконец встал, подошел ко мне и, схватив меня за руки, заставил вложить мечи обратно в ножны.

Потом Тайрон по-отцовски обнял меня, и я был потрясен, увидев, что он плачет. В конце концов он овладел собой и снова заговорил – медленно и осмотрительно:

– Мальчик юный и горячий, господин. Я не должен был брать его с собой. Он не ведает, что творит, но я его научу, дай мне только время, господин. Ты увидишь, он изменится.

– Возможно, – обронил Хоб. – Но прежде чем принять решение, я задам ему вопрос.

Он снова холодно уставился на меня и медленно спросил:

– Кого ты любишь, мальчик?

Странный вопрос. Я не хотел на него отвечать, но знал: если откажусь, то никогда не выйду отсюда живым. А еще я знал, что в этих стенах меня ожидают вещи пострашнее смерти.

Я попытался ответить, но в моей душе и голове царил сумбур. Теперь у меня не было отца и матери, которых можно было бы любить, и в их смерти был виноват Хоб. Я подружился с Дейноном, но чувствовал, что в этом городе мне ближе всего Квин. Я сильно к ней привязался, вот только мои чувства вряд ли можно было назвать любовью. К тому же раньше она любила Джона, и с тех пор, как я об этом узнал, я старался не слишком с ней сближаться. Я считал Тайрона своим другом и защитником, но не любил его так, как некогда любил отца.