Голова направился к серванту, чтобы налить себе еще горилочки, но, к своему ужасу, увидел, что сквозь стеклянную дверцу, за которой находился пузатый графинчик, на него со злобной ухмылкой смотрит зеленый и страшный, как сама смерть, Тоскливец и только и ожидает того, чтобы Голова открыл дверцу, чтобы его куснуть.

«Батюшки, – всплеснул руками Голова, – опять он здесь!». А упырь, заметив, что обнаружен, покинул свой схов – и в погоню за Головой. Сначала Голове удалось перевернуть на того стол, упырь от такого поворота событий несколько притих и не спешил из-под него вылазить, и у Головы уже затеплилась надежда, что ему удалось одолеть злобное чудовище. Но тут вдруг стол с грохотом был отброшен, и Тоскливец, зеленый, безмолвный и мрачный, стал приближаться к Голове, норовя загнать его в угол.

– Гапку, Гапку лучше сожри, – задыхаясь советовал ему Голова, показывая на Гапкину комнату. Но упырь не поверил и все быстрей, все быстрей за Головой, а тот вспомнил, как в молодости играл в баскетбол и носился вокруг перевернутого стола, как юноша. В какой-то момент ему удалось взглянуть на настенные часы, чтобы понять, сколько осталось до восхода солнца, и к своему удивлению, он заметил, что минутная стрелка так бежит по циферблату, словно и за ней кто-то гонится, словно стараясь ему, Голове, помочь и приблизить рассвет. «Нет, не дожить мне до утра», – грустно подумал Голова, но тут яркий луч притаившегося за тучами светила наконец прорезал густой туман, окутавший Горенку, и Тоскливец приоткрыл дверь и был таков. Голова побоялся выглянуть во двор, чтобы подсмотреть, куда направилась проклятая нечисть, опасаясь, что тот может наброситься на него из-за двери, и только покрепче ее запер, перекрестился и только уже собрался прилечь, чтобы хоть немного отдохнуть, как по двери забарабанила возвратившаяся Гапка.

Когда перед ее округлившимися от удивления и бешенства глазами предстали остатки посуды, изорванное в клочья белье и окончательно разгромленный дом, она перевела дух, а затем уверенно сообщила:

– Я тебя в сумасшедший дом сдам. Вытрезвитель ты уже перерос.

Голова и на этот раз ей ничего не ответил и, как зомби, рухнул в постель, проклиная тот день и час, когда принял Тоскливца на работу. День и ночь проспал он беспробудно и даже Ваське, который опять притащился, чтобы побеседовать с Василием Петровичем по душам, не удалось его добудиться.

А проснувшись, Голова сразу вспомнил, что праздники закончились, если то, что с ним произошло, можно назвать праздниками, и следует собираться в присутственное место, чтобы поставить наконец Маринку на ее место, да и Тоскливца… Как только Голова вспомнил про Тоскливца, он сразу покрылся испариной – тот ведь может и на работе за ним гоняться, и не будет ему теперь, где и передохнуть.

«Ничего, ничего, – успокаивал себя Голова, – он при других не посмеет показать, кто он на самом деле такой, главное – не оставаться с ним в конторе один на один».

И Голова, как на Голгофу, поплелся в сельсовет и обнаружил, что он финишировал последним – все уже собрались и, как всегда, горячо обсуждали, чья очередь покупать сахар. Голова молча, чем всех удивил, вытащил гривну, вручил ее Маринке и прошествовал в свой кабинет, чтобы рухнуть на кожаный диванчик и предаться размышлениям. Поневоле ему вспомнилось слово «сранчик», которым его пыталась раздраконить молодежь, но после последних событий похабные колядки казались ему просто добрыми детскими шалостями – Голова понимал, что в эту ночь он спал как убитый, и если бы упырь опять заявился, то утреннее солнышко уже взошло бы над Горенкой без него.

Маринка проявила чуткость и принесла без напоминаний горячий, обжигающий чай и таблетку от головной боли – у Головы ничего не болело, но он принял таблетку на всякий случай, впрок и не ошибся, потому что, как только секретарша ушла, в кабинет осторожно вошел Тоскливец и стал делать вид, что хочет узнать, нет ли каких-либо указаний. Голова пристально посмотрел на того, пытаясь обнаружить хоть какие-то признаки того, что Тоскливец и в самом деле упырь, но Тоскливец был свежевыбрит, надушен и даже штаны, которые обычно пузырились на коленках, были аккуратно поглажены, а ботинки были настолько отполированы гуталином, что в них, как в зеркале, отражалась унылая и ничем не примечательная обличность сельского писаря, и только вот лоб… На лбу у Тоскливца за праздники проросла здоровенная шишка, словно третий рог норовил прорезаться сквозь его бледный, чуть продолговатый череп. «Но к шишке ведь не придерешься, – подумал Голова, – да и к рогам тоже, тем более, что ему прекрасно известно, что он, я и Хорек товарищи по несчастью, и если он захочет, так вмиг настучит районному начальству. Нет, ссориться мне с ним никак нельзя, надо как-то иначе его… убрать. Похоже, однако, что шишка-то от моей сковородки… Знала бы Гапка, кто ей заморочил голову, так ушла бы в монастырь… хвой-да!».

– Шишка откуда у тебя, а? – мрачно поинтересовался Голова.

Тоскливец застенчиво, словно стесняясь, заулыбался и кротко ответил:

– Супружница моя бывшая намедни на меня осерчала оттого, что соболиную шубку ей к празднику не купил и вот…

От такой наглости у Головы перехватило дыхание.

– Ты мне это, шубками голову не забивай. Откуда у тебя могут быть соболя?

– Вот и я ей тоже самое, а она хвать кастрюлю и…

– Не лги! – осадил его Голова. – Мы оба прекрасно знаем, откуда у тебя эта гадость на голове. Заявление пиши и смывайся из села, пока я не рассказал всем, кто ты есть на самом деле.

– Как кто? – горько вскричал Тоскливец, словно он мог испытывать какие-то чувства и Голова его оскорбил. – Я, Уткин Григорий Альфонсович, секретарь сего богоугодного заведения, в прошлом – примерный семьянин, а теперь временно холостяк – меня тут все знают. И уважают.

Злобная и в то же время торжествующая и осклизлая улыбочка расползалась по тонким, почти фиолетовым губам Тоскливца, и при виде ее Голова чуть не возвратил в окружающую среду только что выпитый им чай.

– Я тебе скажу, кто ты, – сурово ответствовал из-под сползшей на лоб тюбетейки полулежащий на диване Голова (тюбетейку он надевал во избежание мигрени), – ты гнусный, распоясавшийся вампир, упырь стало быть, и если через полчаса я тебя еще тут увижу, то подниму на ноги все село и мы осиновым колом пригвоздим тебя, как жука, к сырой земле…

– Самосуд, самосуд затеяли. Василий Петрович, а ведь доказательств-то никаких…

Но тут вдруг Тоскливец изменился в лице, словно у него кольнуло сердце или ногу свела судорога, и предательская зелень на какое-то мгновение сменила благородную бледность (или Голове это все же показалось?), но Тоскливец каким-то образом овладел собой и опешивший было Голова снова видел перед собой тоскливую и нудную физиономию своего подчиненного, а не жаждущего человечьей крови упыря. Тоскливей, продолжая изображать обиду, стремительно покинул кабинет начальника, и Голова остался наедине с горькими мыслями о том, что если сегодня ночью Тоскливец, опять к нему заявится, то когда же спать? И рука Головы потянулась к телефону. К счастью, Грицько оказался на месте, и его профессионально жизнерадостный голос сразу же придал и Голове какую-то толику оптимизма.