– Да, конечно, в этом все дело! – громко выкрикнула я, и голос мой эхом прокатился по пустым коридорам, как если бы я вновь оказалась в школе, как если бы вернулась домой, а двух последних дней здесь просто никогда не было. – Я не делаю ничего плохого, никому не причиняю вреда. Я не буду фотографировать вас, а если со своими снимками мне захочется сделать еще что-нибудь, кроме как просто смотреть на них, я спрошу Рея, потому что это его дом. Хорошо?

Она ничего не ответила. На ее щеках цвета непропеченного теста была видна паутина тонких красных прожилок. И внезапно я увидела, что она выглядит как человек, которого согнули годы и прожитая жизнь: несвежая, мятая хлопчатобумажная юбка, высохшие руки, похожие на птичьи лапки, с отвисшей кожей, растоптанные туфли с белыми разводами, как бывает, когда обувь промокает и высыхает нечищеной. Даже волосы у нее были спутанными и неприбранными. Под ногами и позади нее простирались акры черно-белой мраморной плитки, которой был выложен коридор, так что она казалась мне сотканной из морщин, впадин и трещин на фоне древних, строгих линий здания. Кое-где мрамор потрескался, но сохранил свою точность, сохранил линии, которые могли бы служить мерилом или мерой других вещей, людей например. Когда-то этот дом принадлежал Стивену. Он стоял на этом полу, поднимался по этим ступеням. В этих комнатах звучал его голос. «Вы знаете, как получилось так, что я вступил в армию», – написал он однажды мисс Дурвард. Должно быть, эти его слова прозвучали как вполне естественные, само собой разумеющиеся, успокаивающие и все объясняющие. А он, наверное, в тот момент сидел за столом, за большим старым столом в комнате, которую я видела из-за плеча Белль. Сидел и писал, как будто беседовал с мисс Дурвард, зная, что вскоре она прочтет его письмо. Наверное, над камином висел портрет, на котором он был изображен с письмом в руке. Своим письмом или ее? А книги и старая мебель пахли пчелиным воском, как в музее или в картинной галерее. Вечерами же он поднимался наверх, в спальню, и ложился в кровать с пологом на четырех столбиках. Вероятно, ему снились солдатские сны. Внезапно я вспомнила фотографии Тео.

Белль открыла рот, и я увидела, как позади ее, у подножия лестницы, качнулась вращающаяся дверь и в щелку просунулась мордочка Сесила. Он заметил меня и улыбнулся, но тут на глаза ему попалась Белль. Голова его исчезла, а дверь так же медленно закрылась.

– Очень хорошо, – проговорила она, и тут откуда-то сзади послышался приглушенный вопль. Орал Сесил, больше некому. Она повернулась и взвизгнула: – Мальчик! Перестань шуметь!

Я попыталась толкнуть вращающуюся дверь, но он вытянулся на полу прямо за ней, и мне едва удалось приоткрыть ее настолько, чтобы с трудом протиснуться в щель.

– Что случилось?

– Дверь прищемила мне палец на ноге! – взвыл он.

– Покажи. – Я присела на корточки, фотоаппарат качнулся и ударил меня по ногам.

– Не волнуйся! – прошипела Белль. Она была такой тощей, что просочилась в щель намного легче меня. – Вот что бывает с непослушными мальчиками, когда они не сидят там, где им сказано. Не слушай его, Анна, он вечно поднимает шум из-за пустяков. Он всего-навсего требует к себе внимания. Рей с ним слишком мягок, но ничего, скоро все будет по-другому.

– У меня идет кровь! – надрывался Сесил. Кровь и в самом деле текла, но совсем немного. У него была не рана, а небольшая царапина, и, насколько я могла видеть, ноготь не пострадал.

– Давай поищем для тебя пластырь, – предложила я.

– Д-да-а!

Белль развернулась и выскользнула за дверь, так что створка едва не ударила меня в лицо. Я толкнула ее в другую сторону и крикнула:

– Где можно найти пластырь?

– Не знаю, – ответила она и с грохотом захлопнула за собой дверь кабинета.

– По-моему, у меня должен быть пластырь, – сказала я. – Пойдем.

Сесил поднялся на ноги и взял меня за руку. Он ковылял вверх по лестнице, старательно изображая хромоту, и я поняла, что он притворяется. Если бы нога у него болела по-настоящему, он не бросал бы на меня взгляды исподтишка, чтобы понять, о чем я думаю. Белль не могла не слышать, как мы поднимаемся наверх, но не сделала попытки остановить нас.

На верхней площадке лестницы он таки споткнулся и действительно взвыл от боли.

– Сейчас болит еще сильнее! – крикнул он. – Мне отрежут ногу?

– Нет, конечно нет.

– А дядя Рей говорит, что отрежут, только он имеет в виду руки, когда я ставлю локти на стол.

– О, взрослые всегда так говорят, чтобы заставить тебя сделать то, что они хотят. Он совсем не имел этого в виду.

– Но ведь они и вправду отрезают ноги. Я слышал об этом. Берут и отпиливают, и при этом слышен запах горелого мяса. Больно до крика. И я слышал эти крики.

Мы поднялись на мой этаж.

– Тебе это приснилось?

– Я думаю так, – заявил он. – Сюзанна всегда говорила мне, приснилось мне что-то или нет. Но теперь она уехала. Она была моим другом.

В косметичке я нашла упаковку пластыря и антисептические салфетки. От антисептика он снова взвизгнул, и, как всегда, маленькие полоски пластыря закончились, но Сесил не возражал против большой, хотя по-прежнему выглядел очень бледным.

– Терпи, Долговязый Джон Сильвер, – подбодрила я его. Так всегда говорила мне мать, и тут я вспомнила еще кое-что, что она всегда делала. – Давай нарисуем рожицу?

– Да! – с радостью согласился он, и я принялась рыться в сумочке в поисках шариковой ручки. Я нарисовала на пластыре большую улыбающуюся рожицу. Сесил долго сидел на моей кровати и смотрел на свой палец. Он вертел им и так и сяк, и со стороны казалось, что это два человека разговаривают друг с другом.

Света достаточно? Пожалуй, да. Сесил обернулся, когда фотоаппарат Тео щелкнул во второй раз, и я сделала еще два снимка, пока он смотрел прямо на меня, широко раскрыв глаза. По его виду можно было предположить, что в голове у него крутятся самые разные мысли, вот только узнать, верна ли эта догадка, было нельзя.

Из коридора донеслось шарканье. В мгновение ока Сесил спрыгнул с кровати и забился в угол за платяным шкафом. В открытую дверь я видела, как по лестнице, держась за руки, медленно поднимаются Белль и Рей.

Как только они скрылись из виду, Сесил выскользнул из своего угла и исчез – совсем как маленькое, прозрачное привидение, – и сделал это так тихо, что я даже не заметила, когда и куда он удрал.

Я выдвинула ящик комода и спрятала туда пластырь, наткнувшись при этом на письма Стивена. Интересно, как там у него дела?

…Батюшка мой был третьим сыном четвертого сына некоего землевладельца, о котором в течение многих лет мне было известно лишь то, что он владел обширной собственностью в графстве Саффолк…

Почерк стал разборчивее, и читать мне тоже стало легче. Такое впечатление, что глаза привыкли к его манере письма, научив мой мозг улавливать смысл. Мозг же, в свою очередь, учил мои глаза воспринимать слова, которые он складывал в предложения. И вскоре я уже думала о том, как правильно прочесть их, не больше, чем вы думаете о том, как переставлять ноги во время ходьбы. Я просто читала. Такое впечатление, что он сидел рядом со мной в комнате и я вслушивалась в его голос. Должно быть, мисс Дурвард испытывала похожие ощущения, только для нее чтение ассоциировалось со слушанием, чтобы она могла рисовать свои картины.