Алена отстранилась, поправила сбитую одежду, уже иным взглядом посмотрела на Ивана:

— Так, значит… все? А я ведь и под венцом тебя вспоминала, и на постели мужней!

— И я все эти годы помнил тебя, Аленка! Да знаешь ли ты, что Семена твово на рати я лично срубил?! Потому как хотел от злобы евойной тебя освободить. Он ведь мне в лицо хвастал, что желает клобук монашеский на тебя надеть! Тебя от супружьей верности освободил, а себя заковал… Прости, коли сможешь, любая, да только не могу я так-то! Сердцем хочу, а разум противится. Не надо нам, наверное, боле встречаться, поврозь легче муку эту терпеть. Я провожу тебя?

— Не надо! Сама дойду.

Женщина сделала несколько шагов к темневшему отверстию хода и полуобернулась:

— Ты вновь у отца служить будешь?

— Нет. Пока в деревне поживу, там видно будет.

— Тогда прощай!

Взяв оставленную в тоннеле толстую свечу, Алена шагнула под своды и ушла, ни разу не обернувшись. Иван неотрывно смотрел ей вслед, смотрел, пока не перестали играть отсветы на негниющих лиственничных бревнах. Затем упал на примятую траву, запустил пальцы в волосы и протяжно, мучительно завыл, подобно смертельно раненному зверю…

Вернувшись домой, парень раздал дорогие подарки. Лишь на одном его лице в тот миг улыбка была искусственной. Но этого никто так и не заметил…

Прав был Торгул, предрекая в последней беседе с Иваном, что московскому и тверскому князьям, подержавшим в руках великокняжеский ярлык на Владимирское княжение, тесно будет рядом в этом мире. Михаил, после долгого зимнего противостояния ратей, после многочисленных переговоров, обмена посыльными, боярами, признал старшинство Юрия на Руси и обязался не искать власти под москвичом. Лето прошло в спешной жатве, слухах, подновлении землянок и схронов в густых лесах. А осенью совместные полки многих князей северной Руси, усиленные татарской конницей Кавгадыя, медленно двинулись на тверские земли, чтобы сотворить с нею то, что сделал чуть меньше столетия назад Батый с их властолюбивыми и гордыми предками. Русские шли на русских, русские рубили, жгли и грабили своих же братьев по крови, и все это ради того, чтобы один временный обладатель ханской милости мог насладиться полным позором другого. В который раз уже из-за гордости и желчной зависти одного политика тысячи и тысячи обречены были на страдания и смерть. О, Русская земля, сколько раз ты еще увидишь подобное!

По первому же зову Михаила Ярославича Иван во главе десятка оборуженных мужиков направился в Тверь. До этого они помогли женщинам переправить все ценное из вещей и запасы хлеба через гати непроходимого для чужаков Чертова болота. По совету стариков обосновывались основательно, поскольку пря могла длиться не один месяц. Лучше было померзнуть зиму в землянках на постной каше, чем стать пленным воя из другого княжества либо брести в далекие степи. Лес же защищал уже многие десятилетия корень рода надежнее любой княжьей дружины.

Стольный город был похож на ратный лагерь. Люди шли и шли, из не тронутых еще северных районов и из полностью разоренных южных. Мужиков из-под Ржева, Зубцова или Волока Ламского узнать было легко: опаленные войной лица были скованы маской слепой ярости и желания мстить, мстить и мстить! Не беря пленных, не думая о милосердии. Они приходили, пропахшие дымом пожарищ и лесных костров, жадно ели все, что предлагалось, цепко брали копья, щиты и топоры и с единым лишь немым вопросом в глазах «когда?» вставали в ряды новых полков. И так неделя за неделей долгих три месяца…

Боярин Василий тотчас выделил Ивана из рядов ополченцев и прямиком повел на княжий двор. Поставил перед князем:

— Вот, княже, тот самый ратник, о котором я вчера баял.

Михаил тяжело поднял глаза и спросил:

— Ты хорошо татарский ратный строй ведаешь?

— Ведаю, княже.

— Как бы ты пеших поставил, чтоб наскок их конницы смогли выдержать?

— Пеших?

Парень глубоко задумался, вспоминая время, проведенное в южных степях.

— Татары своих пеших строят плотно в ряды, вооружают длинными копьями и обязательно передние укрываются от стрел большими, в рост, деревянными щитами. Ямы перед строем роют, повозками огораживаются.

— Нет, не то! Невозможно все это будет содеять.

— Тогда лучше рать кованую на них пускать, княже. Не выдержат пешие удара, под стрелами многие полягут еще до первой стычки.

— Мало у нас кованой рати. Вообще конных мало. Мужик пеший идет, ратному бою плохо обученный. А у Юрия одни княжьи дружины да татарва. Так, думаешь, нет против луков ихних приема у пешего смерда?

Иван еще раз представил стремительно летящую лаву визжавших конных, и вдруг его озарило:

— Надо бой на холмистом поле имать, княже! Так, чтобы конные пешцев в последний миг лишь узрели. Чтоб не успели за луки взяться и сами валились на частые копья и рогатины, задними подталкиваемые. А если в этой замятне татарву в бок еще и конными ударить, то нипочем не устоят, назад покатятся. Тут им, главное, не дать опомниться и перестроиться, все твои будут!!

Взгляд князя заметно потеплел. Он переглянулся с Василием, и по этому мимолетному движению Иван понял, что он высказал давно носимое Михаилом в сердце.

— Сможешь сотни три-четыре обучить татарскому верховому бою? Кони есть, смердов подберем, кто в седле хорошо держится. Броней не будет, но луки, сабли и сулицы найдем. Возьмешься? Старшим над ними будешь.

— Сколь времени на учебу дашь, княже?

— То не меня, а Юрия спрашивать надо. Месяц, максимум два.

Две пары глаз с такой надеждой смотрели на бывшего дружинника, что Иван даже растерялся.

— Дак, это… смогу, раз надо! Только чтоб не мешкая людей подобрать. За месяц строю обучу. А что они в сече покажут — один Бог ведает. Только против кованых они все одно не устоят, княже! Это я сразу хочу сказать. Равно как и татары.

— Вот против легкой конницы я тебя и поставлю. Ступай, Василий, начинайте немедля! Каждый час дня стоит!!

Два месяца пролетели незаметно. Он оказался неплохим вожаком, этот выходец из лесных чащоб! Разбив вверенных ему воев на десятки, обучал вначале десятников, затем следил, как те учат остальных. С утра до вечера показывал искусство лучного боя, рубки, атаки лавой. Учил разом по команде заворачивать строй, разом спускать стрелы, чтоб летели те черной тучей впереди, поражая одних и вызывая страх у других. Ставил стремительный тяжелый удар саблей, после которого лоза не отлетала б в сторону, а покорно втыкалась в снег рядом со своим основанием. Много чему учил новоявленный воевода из того, что сам усвоил за последние годы, и с радостью видел, что лапотные увальни мало-помалу превращались в неплохих и дружных ратников.

Двадцать второго декабря под селом Бортенево, что в сорока верстах от Твери, этим самым лапотникам предстояло на деле показать, чему они научились.