– Я по головной машине, ты по автобусу! – крикнул Похлебаев Агарышеву.

Первые же снаряды попали в цель. В колонне началась паника – машины съезжали в стороны, пытаясь развернуться, выпрыгивавшие из них пехотинцы разбегались по сторонам, а Похлебаев и Агарышев били в мальчишеском азарте, почти не поправляя наводки, картечью.

Меньше чем через пять минут на дороге горело с десяток автомашин, остальные полем, на полной скорости, уезжали к лесу. За ними, смешно размахивая руками, бежали уцелевшие автоматчики.

– Ну вот, – с наслаждением вытирая рукавом лоб, сказал Похлебаев. – А то хотели проехаться… Не надо наглеть.

Шапошников, обычно спокойно переносивший любые повороты обстановки – удачи и неудачи – и не дававший волю чувствам, на этот раз буквально наслаждался чувством мести. «Не только нам кровью умываться… Получили по зубам?»

Только часа через два противник открыл из леса редкий минометный огонь, и в атаку поднялась цепь, не более чем с роту. Местность здесь была открытой, и ее быстро положили, а потом и отогнали к лесу.

«Не хотят с нами связываться серьезно, да и без танков побаиваются, – думал Шапошников, рассматривая в бинокль лес, где засели немцы с автоколонны. – Шло примерно тридцать машин, значит, батальон или даже два… Будут думать, как нас обойти…»

Шапошников с утра не имел связи со штабом дивизии, а было уже за полдень. Нетрудно было представить себе, что сейчас делается левее, у Михеева и Корниенко. Между ними и его полком брешь образовалась километров в семь, и самое опасное, что дорога Милославичи – Тарасовичи – Климовичи, может быть, вообще никем не закрыта.

Шапошникову казалось малым, что его полк не дал себя смять и окружить, надо было попытаться помочь соседям, но хотеть и суметь сделать – сейчас было далеко друг от друга, как никогда.

В любой день войны он попытался бы помочь соседям, но только не в этот. В полку, считая штыки в батальонах, штаб и обоз, осталось чуть более пятисот человек. Каким-то чудом они не тащили с собой всех раненых – их увезли раньше. Формально полк, а фактически сил меньше, чем в одном батальоне. И все измучены боем до отупения, не спали двое суток, почти столько же без горячей пищи. Часть людей от чрезмерного нервного и физического напряжения не только еле брели, но и не способны были что-либо воспринимать. Лейтенанта Тюкаева, свалившегося от переутомления, так и не смогли разбудить, его просто положили на повозку. Ни о каком форсированном броске на помощь соседям не могло быть и речи.

Не было и связи. Может быть, им давно пора уходить, а может быть, Гришин без его полка сейчас как без рук. Лейтенант Шажок, посланный на разведку, вернуться должен только к вечеру.

Шапошников, после того как отбили атаку немцев, решил обойти оборону и вообще все свое хозяйство. У Осадчего осталось сто пятьдесят человек, больше всех, но прежде всего за счет влитых туда остатков дорожной и коммунистических рот. Другие два батальона, в одном около ста, в другом сто тридцать человек, Шапошников не хотел разбавлять. «Пусть будет меньше, зато надежнее, – думал он. – Кадр – они как корешки. Если зацепятся – ничем не сковырнуть». На батальон Осадчего у Шапошникова такой надежды не было. И людей в батальоне не знал, за исключением Вольхина, а от коммунистической роты оставалось всего пятнадцать человек. Все-таки штатские, а в то, что у них какой-то особенный моральный дух и настрой, – в это он не верил. Свои бойцы, которых он учил и знал, казались надежнее и устойчивее. Комбат Осадчий был с виду солидным и авторитетным мужчиной, но чувствовалось, что ему все эти дни тяжело просто физически. «Не ранен, а с палочкой ходит», – вспомнил Шапошников.

Вместо раненого майора Московского батальон вел старший лейтенант Чижов, взятый с роты у Осадчего, а вместо Горбунова – старший лейтенант Калько, тоже бывший ротный. Эти два батальона были двухротного состава, по 50–60 человек в каждой, и командовали ими лейтенанты, бывшие взводные.

С Шапошниковым оставались только лейтенант Тюкаев, который формально исполнял обязанности начальника штаба полка, а фактически был на все случаи жизни, старший лейтенант Меркулов, начальник артиллерии, у которого хотя и было четырнадцать орудий, но почти без снарядов. Ему же подчинялись и последние три миномета без командиров расчетов и мин. Старший политрук Наумов после гибели Васильчикова, как само собой разумеющееся, да и больше было просто некому, исполнял обязанности и комиссара полка. Для него это дело было не новое, так как и при Васильчикове он был его фактическим заместителем, как парторг полка. Вместе с Шапошниковым шел и интендант 3-го ранга Семен Татаринов, его заместитель по тылу. С ним же на повозке ехал раненный в ногу Бакиновский, помощник по разведке. По-прежнему держал при себе Шапошников и лейтенанта Степанцева с остатками его химвзвода, он с комендантским взводом был фактической охраной штаба и последним резервом полка.

Шапошников обошел растянутые почти на километр позиции батальонов, побывал на батареях. Там как раз садились обедать. Сам он ничего не мог есть уже несколько дней: мучили боли в желудке. Только иногда, чтобы заглушить голод, жевал кислые зеленые яблоки.

– На сколько дней хватит продуктов, Семен Иванович? – спросил Шапошников, подойдя к Татаринову.

– Крупы дней на двадцать, если едоков не прибавится. Картошки дня на три всего, хлеба на сутки-двое. Сахар есть, табак есть, а больше и ничего.

– Патроны? Боеприпасы?

– Снарядов еще десять подвод, но что толку – почти одна картечь. Для танков это горох. Патронов – хоть выкидывай.

– Береги все. Кто знает, где еще сможем пополнить. А надеяться, что нас выведут на отдых, сам знаешь – не стоит и мечтать.

Все же ему стало легче на душе, когда он осмотрел свое полковое хозяйство и прикинул боевые возможности: теперь он знал, как рассчитывать имеющиеся силы.

Дорогу от Милославичей на Климовичи прикрывали только 3-й батальон 624-го полка Михеева численностью около сотни штыков да батарея «сорокапяток» под командованием лейтенанта Ивана Сливного.

Михеев, отдавая приказ Сливному оседлать перекресток дорог в деревне Питири и не пропускать танки, понимал, что больше часа батарея не продержится. Больших сил выделить сюда он не мог, хотя это направление в полку и было наиболее уязвимым.

Лейтенант Иван Сливный, приземистый крепкий украинец с казацкими усами, на гражданке – бухгалтер, любивший точность и порядок, расставил три своих орудия с расчетом обстрела дорог для маскировки прямо в деревне.

Осмотревшись с НП, который он расположил на высотке с кладбищем, Сливный сходил к пехотинцам – они как раз отрывали окопчики перед деревней, поговорил с хмурым усталым комбатом, капитаном Елькиным. Понял, что комбат обстановки не знает, и есть ли справа и слева соседи – ему тоже было неизвестно. Как показалось Сливному, от такого незнания комбат ничуть не расстраивался. Обойдя деревню, прикидывая, как в случае чего маневрировать орудиями, Сливный проверил посты и ушел спать в дом. С начала войны это была первая возможность, до этого приходилось спать в основном под повозкой на плащ-палатке, от недосыпания часто болела голова, и теперь Иван Сливный решил выспаться по-человечески, если представилась возможность.