рассматривать следы. Потом нажал пальцем на зыбкое донышко следа — оно провалилось.

— Свежий, ночью соболь бежал! — сказал Надыга, повернув ко мне красное от напряжения лицо.

Кроме того, Надыга определил, что соболь, спрыгнув с бурелома, делал короткие, резкие прыжки, оставляя за собой выволоку — крохотные снеговые бугорки на передней кромке каждого следа.

— Глупо соболь ходил, — улыбнулся удэге, — наверно, думал, нас с тобой в тайге нету... — И Надыга объяснил еще, что выволока как раз и выдает соболя, что именно она указывает охотнику направление, куда зверек убежал.

Снова став на лыжи и сделав рукой знак, чтобы и я пошел за ним, удэгеец быстро зашагал по снеговому насту за ровной цепочкой соболиных следов. То, что цепочка не петляла, а лежала на поверхности ровно, убеждало охотника в том, что соболь шел здесь спокойно, беспечно.

— Хорошо ночью покушал и побежал домой спать, — иронически заметил Надыга, когда следы зверька привели нас к толстому высокому кедру.

Несколько минут он молчаливо, с подчеркнутым, казалось, равнодушием стоял у подножия дерева и курил трубку. Потом сказал:

— Вон, видишь дупло или не видишь?

— Нет, не вижу!

— Гляди лучше!

Я пробежал глазами весь ствол от основания до самой вершины — и никакого дупла не заметил. Ствол с наветренной стороны был припушен снегом, и что-нибудь обнаружить на нем я не мог. Тогда Надыга осуждающе произнес:

— Совсем худо глядишь! — И указал на дупло у самого подножия дерева. Оно было по краям запорошено, и удивительно, как соболь, юркнув в это небольшое отверстие, не коснулся снежной пороши.

— Скоро увидишь, тут соболь есть! — уверенно добавил Надыга.

Он объяснил, что дупло — это лишь ворота в убежище соболя, а само убежище, видимо, очень глубоко.

Долго не раздумывая, Надыга сорвал с пояса барсучью шкурку, свернул и заткнул дупло. Потом осмотрел кругом весь ствол, нет ли еще какого-нибудь дупла. Но его не оказалось. Он достал из мешка обмет, ловко расправил его и поставил перед самым входом в дупло, закрепив концы сетки за соседние деревья. Потом тщательно затоптал снег вокруг дерева: чтобы соболь не ускользнул по туннелям, которые он обычно проделывает под снегом на случай опасности.

Надыга отыскал жердь и принялся стучать по стволу кедра, пытаясь выгнать соболя из убежища. Долго, минут двадцать, стучал он, потом передал мне жердь, и я тоже — рад стараться! — изо всех сил колотил по дереву. Но соболь так и не показывался.

— Наверно, нет здесь соболя? — спросил я.

— Ладно, хватит, а то устал! — сказал Надыга и, подумав, добавил: — Все равно соболь не уйдет.

— Может быть, снег слабо затоптали, и зверек давно под снегом убежал?

— Там, в дупле, соболь, — упрямо повторил Надыга. — Буду, однако, дым пускать...

— Дым?

— Скоро увидишь!

Он отыскал гнилушку, зажег ее, выдернул из дупла барсучью шкурку и сунул в отверстие дымокур. Не прошло и пяти минут — оттуда выскочил соболь. Он кинулся было вверх по стволу, но, уткнувшись в обмет, сразу же побежал вниз. И там его тоже встретила сетка. В поисках выхода соболь заметался и вскоре запутался в ячеях обмета.

Это был крупный самец изумительно красивой отмастки: мех был на нем густой, высокий, темно-коричневый, шелковистого блеска.

Так первый же день начался с удачи. Обычно, пока нападешь на след соболя, приходится бродить по зимней тайге долго. Если в дороге тебя настигнет ночь, устраиваешь ложе прямо на снегу около костра, а завтра чуть свет — снова в путь...

«Куда теперь пойдет Надыга? — подумал я, вспомнив, что первая удача, как правило, влечет за собой другую. — Не может быть, чтобы только один соболь был в дупле этого старого кедра. Видимо, там целая соболиная лежка».

Однако Надыга, выдернув дымокур из дупла, воткнул его в снег и, когда гнилушка погасла, сказал:

— Теперь, однако, на Безымянную протоку поедем. Там, помню, с прошлой зимы соболь остался. Там и шалашик наш есть. Придем туда, покушаем, сетки поставим.

— А далеко от протоки?

— К вечеру приедем!

Километров пять мы ехали по ровной местности среди редкого кустарника. Потом опять пошла густая дремучая тайга, и местами приходилось перетаскивать нары через бурелом.

Более трех часов отняла у нас дорога. Зато на берегу протоки, как и говорил Надыга, сохранился шалаш, которым мы не замедлили воспользоваться.

Надыга развел в шалаше костер, растопил снег в чайнике. Поужинав, мы легли на барсучьи шкурки и тотчас же крепко уснули.

*

Утро выдалось туманное, но очень тихое. Став на лыжи, мы немного прошли по льду протоки, потом поднялись на берег и около километра двигались среди мерзлых кустов.

Вдруг Надыга остановился, снял шапку и с минуту стоял задумавшись.

— Дальше не пойдем, Надыга Догдович? — спросил я, не сразу поняв, почему он остановился.

— Куда след поведет, туда, однако, и пойдем, — сказал он спокойным голосом.

— Где след?

— Опять не видишь? — спросил он с явным упреком и улыбнулся.

Я промолчал.

То, что было видно опытному охотнику, мне, новичку, заметить сразу не удалось. Но через минуту, когда Надыга шагнул к кустам и, нагнувшись, стал разглядывать снежный покров, я совершенно отчетливо увидел парную цепочку соболиных следов.

Чем дольше Надыга разглядывал следы, тем строже и задумчивее делалось его лицо, словно он решал трудную задачу. Действительно, нелегко было по первым отпечаткам на снегу установить — за добычей или с добычи ходил здесь соболь. Но, судя по коротким прыжкам и по тому, что зверек небрежно ставил задние лапы в следы передних, то есть бегал «нечисто», можно было предположить, что ночь была у него сытная и возвращался он в свою лежку. Сытый соболь меньше путает следы, чем голодный, становится как бы беззаботней, идет тяжелее.

Однако Надыгу немного смущало, что соболь после каждого прыжка менял ногу: то начинал бег с левой ноги, то, через короткое расстояние, — с правой, потом опять с левой... Все это нужно было разгадать прежде, чем двинуться дальше по следу. Однако было ясно: где-то