Нинурта отступил на шаг, вытянул руку с указательным перстом.

— Предатель, — прошипел он.

Варад-Син раздраженно дернул плечом.

— Ты хотел говорить со мной? — обратился, он к человеку, все время остававшемуся в тени колонны. Неужели и Набонид так же нетерпелив, как служители великих богов?

Человек поклонился.

— Уйдем отсюда, — быстро сказал верховный жрец. — Здесь не место для длительных бесед.

За ночь конница ушла далеко вперед, и теперь стояла у подножия пологого холма, ожидая подхода пехоты. Звездная ночь затягивалась пеленой, близился рассвет.

Легкая пехота и тяжеловооруженные гоплиты быстро шли, иногда переходя на бег, чтобы к утру, соединиться с передовыми частями. Принц почти не давал людям отдыха, краткие стоянки сменялись новым походом. Укрепленные лагеря не строили; осадные войска остались далеко позади — сейчас Авель-Мардуку они были не нужны. Вавилон призваны спасти его ударные фаланги.

Он сам не знал покоя. Он отлично понимал, что в городе могут вспыхнуть мятежи, и именно тогда произойдет смена власти. Это было немыслимо, это грозило такой катастрофой, что даже думать об этом было жутко. Он спешил в Вавилон, к отцу.

Фаланги подошли к холму, когда на востоке загорелась кровавая полоса. Все подножие склона было усеяно кострами. Воздух был влажен — сказывалась близость реки. Все время, обойдя Таурусское нагорье с востока, войска двигались вдоль Евфрата.

Шатер Авель-Мардука стоял отдельно, на возвышении, в двойном оцеплении охраны. Он устал до изнеможения, повалился на ложе и лежал неподвижно, закинув за голову руки, уставившись в полотняный потолок.

— Я не потревожил тебя, господин?

На ладони рассвета стоял Идин, откинув полог, вглядываясь внутрь слабо освещенного шатра.

— Входи, — отозвался Авель-Мардук. — Что, пришел пожелать мне приятных снов?

Идин широко улыбнулся.

— Тебе не помешало бы выспаться.

— Как и всем воинам… Я не могу спать, — тихо добавил принц.

Идин снял пояс с коротким мечом, вздохнул с облегчением.

— Прости меня, если то, что я скажу, покажется тебя дерзостью.

Идин приблизился к ложу и стоял теперь, глядя на принца сверху вниз. Авель-Мардук не взглянул на него, не изменил позы.

— Людям нужен отдых. Подумай, уже трое суток без сна! Да, они воины, и обязаны быть выносливыми, но, все-таки, они не перестают оставаться людьми.

Принц ответил не сразу. Наконец, медленно перевел глаза на Идина.

— Ты прав, брат мой. Останемся здесь до подхода обоза. Пусть воины отдыхают. Дня на это хватит.

Идин кивнул. В раздумье прошелся по шатру. Авель-Мардук молчал. Идин не выдержал первый.

— О чем ты думаешь, господин? — спросил он.

— Честно? — голос принца уже не казался столь суровым, Идин сразу уловил перемену. — Я вспоминал Шаммуракин. Благодарю богов, что не взял ее с собой. Моя красавица, — с нежностью прошептал он.

Сердце Идина сжалось. Он закусил губу, склонил голову перед принцем.

— Я передам твой приказ начальникам, — сказал он. — До вечера, господин.

Авель-Мардук не ответил. Идин низко поклонился и направился к выходу. Полог уже был отдернут, когда принц окликнул:

— Постой.

Идин повернулся и столкнулся с принцем, который налетел, как коршун. У него были страшные, налитые кровью глаза. Принцем вновь овладел приступ ярости.

— Я не прощу им, — прохрипел он, — ни своих страданий, ни страданий солдат. Они посмели посягнуть на династию. Я отсеку руку с занесенным мечом.

Авель-Мардук задыхался. Идин во все глаза глядел на него. Приступы бешеной злобы у принца в последнее время участились, Идину было страшно думать, что может натворить этот колосс в Вавилоне. А в том, что наследник докопается до истины и головы многих слетят с плеч, Идин не сомневался. Он открыл рот, но принц остановил его.

— Не говори о милосердии. Все знаю. Я беспощаден к врагам, а к червю, сосущему само сердце царства, буду вдвойне беспощаден.

Принц тяжело дышал. Было видно, что ненависть отняла последние его силы. Он вдруг тихо и спокойно сказал:

— Брат мой, ты разделишь со мной тяготы мира сего до конца.

Авель-Мардук отдернул полог шатра, неподвижный взгляд впитывал кроваво-алое небо:

— Скоро я буду в Вавилоне. Я принесу меч. Я — кровь, дождь из крови.

Теперь Идин увидел, как сильно изможден принц, как запали его щеки. И когда Идин повернулся к Авель-Мардуку, принц поцеловал его горячие сухие губы.

— Спасибо, — сказал Идин и вышел.

Солнце карабкалось вверх, уже почти достигнув зенита. Текли часы. Дул южный ветер, жаром печи обдавая все тело. Впереди, на широкой и плоской равнине, уже виднелись светлые стены и прекрасная Этеменанки, увенчанная храмом. Знойный воздух окольцовывал город, и казалось, что могучая Нимитти-Бел дрожит.

Анту-умми попросила возницу петь свою бесконечную, заунывную песню — человеческий голос немного разбавлял ее тоску, снимал раздражение, злость. Теперь она спрашивала себя, почему так покорно уехала из Вавилона. Быть может, для другой женщины это было бы правильно, но не для нее, о нет, не для нее! У него, конечно, очень прочное положение, но он сам дал ей в руки оружие мести, и было бы непростительной глупостью не воспользоваться им.

— Эй, ты! — крикнула она. — Погоняй! Так мы к ночи не доедем.

— Быки не могут идти быстрее себя самих, госпожа, — отвечал резонно возница, повернув к ней потное бодрое лицо. — У того вон, пятнистого, уже вся шея ярмом стерта. А у этого глаза болят, опять загноились от пыли.

— Ты, я вижу, печешься больше о своей дохлятине, чем о договоре. К полудню я хотела быть в городе. Теперь же смотри! — солнце в зените, а стены только появились вдали. Уж не мираж ли это?

— Ты вправе быть недовольной, достойная госпожа, но быки ведь скотина, им забота нужна.

— Я вправе так же не платить тебе по договору, а назначить плату новую, меньше обещанной, — парировала Анту-умми.

Возница обиженно засопел и хлестнул быков. Повозка тряслась и ухала на ухабах немощеной дороги. Быки шли, покачивая широкими крупами, но город не приблизился и на локоть.

В затылке снова ожила боль, пульсировала, медленно раскручивая свои спирали. В уголке губ появилась трещинка, и Анту-умми поминутно прикасалась языком к ноющему разрыву. Во рту ощущался привкус крови, на зубах скрипел песок. Она закрыла глаза и задремала, слыша сквозь вязкий сон песню, похожую теперь на глухой стон.

Анту-умми снилось, как шла она по полю битвы, облаченная в царские одеяния. Пусто было вокруг — ни живых, ни мертвых. То и дело она наступала на бронзовые мечи, «вороньи клювы» — боевые топоры с узкими и длинными лезвиями, и те с хрустом ломались под стопой. Ни в одной стороне не виднелось огонька селения. Вокруг лишь простиралась выжженная бесплодная равнина; в потемках тявкали гиены; Жрица чуть повернула голову влево; рядом шел Уту-ан в простом платье и тиаре, какие носят еврейские священники. Он был молчалив и замкнут. Не глядя, она нащупала его холодную руку. Вслед за ними, спотыкаясь, брел возница с пальмовой ветвью в руке, и все тянул и тянул песню, точно она и юный сын были новобрачными, но только пел он теперь на чужом, незнакомом наречии, и, не понимая слов, Анту-умми лишь качалась на волнах хриплых голосовых вибраций.